Музей имени Данте - стр. 2
Шелестя щебенкой, старенький «Москвич» тормозит. Сева проворно обходит машину.
– Прошу прощения, – нагибается к окну. – Позвольте представиться, вот мое удостоверение… Так неловко, но…
За рулем немолодая женщина. Взгляд спокойный, оценивающий. Предупреждает сразу:
– Только два свободных.
Я забираю из фургона сумку и сажусь на переднее.
– Не мешает? – она показывает на саженец. – Из Двинска, еду на дачу. Посадить.
– Что вы.
Салон забит пустыми банками, свободных мест действительно только два. Раздав указания, Сева устраивается тоже, мы трогаемся. Когда машина набирает скорость, банки в коробках дребезжат, а силуэты на дороге растворяются в сумерках. Жалко бросать их, уезжать в теплой машине. Но таков порядок: можно заменить оператора и арендовать новую машину, можно снять передачу без режиссера и звукооператора, но без редактора и ведущего передачи нет, и поэтому мы обязаны покинуть тонущий корабль первыми.
– Удача, – говорит женщина.
– То есть?
Она по-северному окает:
– По выходным-то машины редко.
Ей хочется узнать побольше – кто мы и что снимаем в этой глухомани. Но спросить она не решается, и Сева сам все рассказывает.
Саженец в ногах рвет карту. Кянда, Тамица, какие-то безымянные точки и кочки: между Двинской и Онежской губой тайга, населенных пунктов почти нет. Действительно, повезло.
В полудреме я вспоминаю Двинск, съемки на «Севмаше». Огромный короб храма и часовню-парикмахерскую. Стены с мотками колючей проволоки и смотровые вышки.
После досмотра на КПП наш фургон медленно едет по заводской территории. Пейзаж в окне сталкеровский – металлолом, остовы товарных вагонов, ржавые эллинги. Огромные кольца, сваленные вдоль дороги, похожи на секции трубопровода, покрытого толстым слоем резины. И я понимаю, что это такое. Откуда у подводных лодок черный матовый цвет.
Между ангарами мелькает вода, но вид на море закрывает стальная стена. Поднятый на сушу, корабль на стапелях похож на элеватор.
– Продали в Индию, – говорит девушка. – Чинят.
Эту девушку приставили из отдела внутренней охраны, и мы с Севой сразу прозвали ее «особистка». Улыбчивая, хамоватая. В штатском, сквозь которое все равно заметна военная выправка. Как прямо держит спину, быстрый поворот головы. Аккуратное движение – поправить под беретиком светлые волосы.
На все вопросы девушка молчит или многозначительно улыбается. Она рада, что завод произвел впечатление, хотя осадок после того, что я вижу, тяжелый. Все-таки завод строили заключенные. К тому же, глядя на корпуса с выбитыми окнами и кварталы брошенных бараков, на людей, трясущихся в вагонетках, трудно поверить, что здесь поднимают атомный флот страны, великую «кузькину мать». Однако это так, отчего на душе делается еще тоскливее.
В перерыве между съемками я отправился побродить вокруг храма с камерой – поснимать, что осталось. Но «особистка» следила за мной и теперь снисходительно, хотя и строго, отчитывает:
– С фотоаппаратом не положено.
Меня вдруг захлестывает ярость. Я поднимаю камеру и навожу на нее; слепя вспышкой, щелкаю. Она пытается придать лицу выражение, как в журналах, но потом опускает голову и краска заливает ее красивое, с тяжелыми скулами, лицо.
Никаких вопросов я не задавал ей – ни в стекляшке «Осьминог», где мы встретились после работы, ни в узкой гостиничной койке, куда мне без труда удалось затащить ее.