Мозес. Том 2 - стр. 59
По лицу Шломо пробежало такое выражение, словно он впервые встретил кого-то, кто не знал такую простую и саму собой разумеющуюся истину.
В ответ голос Арьи стал почти стальным. Так, что Шломо вдруг показалось, что его собеседник стал даже выше ростом.
– Мне все равно, кого Он испытывает, а кого нет, – сказал он, глядя в глаза Шломо и даже слегка наклонившись для этого к его лицу. – Но когда я вижу, что Рахель выбивается из сил, сама стирает белье и одежду или пытается соорудить ужин из тех жалких остатков, которые остались после обеда, я готов бежать отсюда сию же минуту, без промедления. Просто сесть на первый попавшийся корабль и бежать.
– Между прочим, я тоже не бездельничаю, как ты мог заметить, – голос Шломо, пожалуй, прозвучал немного обижено. – Пятнадцать уроков в неделю этим лоботрясам, которые не могут отличить наречие от прилагательного. Можешь быть уверен, что я ем свой хлеб не напрасно.
– Дело не в этом, – Арья, наконец, попытался протиснуться мимо занявшего весь проход Шломо. – Дело в том, что ни у кого из нас нет никакого будущего. Ни у вас, ни у меня, ни у кого… Или, может, ты будешь до гробовой доски преподавать немецкий язык и иврит, а я буду сидеть со счетами в какой-нибудь никому не нужной конторе?
Ноги его застучали по лестнице, ведущей во двор.
– И все-таки ты чего-то не понимаешь, – сказал ему вслед Шломо. – Подумай сам, Арья. Если мы целиком доверяем Всевышнему, какие у нас есть причины интересоваться своим будущим?
– Я опоздаю в лавку, – не оборачиваясь, бросил Арья и закинул сумку на плечо.
– Очень может быть, – сказал Шломо. – Только я тебя заклинаю основанием Престола, Арик. Не вздумай, пожалуйста, рассказывать о наших разговорах Рахель. Поверь мне, это будет лишним.
Последние слова были сказаны уже в спину убегающему прочь Арье, который, кажется, обронил в ответ что-то невразумительное, – то, чего Шломо уже не расслышал.
Вечером того же дня господина Шломо Нахельмана можно было видеть входящим в парикмахерскую Авигдора Луца, что рядом с пересечением улицы Навиим и безымянным переулком, который кончался с двух сторон тупиком. Он пришел туда, когда солнце уже цеплялось за верхушки башен и колоколен, а вышел, когда на западе догорали тревожные багровые полосы заката.
– О, – сказал Авигдор, подняв голову на зазвонивший колокольчик. – Смотрите, кто к нам пожаловал. Сам господин Шломо Нахельман собственной персоной… Прошу.
Он оторвался от сидевшего перед зеркалом клиента и помахал Шломо свободной рукой.
Посетитель в его кресле – весь в пене, накрытый белоснежной простыней – слегка повернул к Шломо голову и на всякий случай тоже кивнул.
– Я подожду, – сказал Шломо, садясь на свободный стул и взяв одну из лежавших на столике газет.
Но лицо его было теперь непроницаемо, словно его закрывала стальная пластина, мешающая рассмотреть самое главное.
Когда посетитель ушел, господин Нахельман сделал то, что заставило Авигдора Луца удивиться, хотя он, конечно, и не подал виду.
Он встал и, закрыв за посетителем дверь, щелкнул щеколдой и повесил на нее табличку «Закрыто». Потом задернул единственное в парикмахерской окно плотной занавеской, вернулся и сказал:
– Ну, вот. Кажется, теперь можно приступить.
– Ну, что же, – сказал Авигдор, не зная, что, собственно говоря, он должен делать. Но господин Нахельман не заставил его долго ждать.