Моя война - стр. 43

Спросил я его попутчиков, почему они от него откололись. Они не скрыли. Бежали вместе, но и суток не прошло, как они продрогли под дождём, устали, проголодались, и каждому из них стало ясно, что даже лагерная крыша над головой будет желанным местом. Храбрый ловелас заплакал, запросился обратно, попутчики его тоже были не прочь – и все трое вернулись в лагерь.

Смешно и грустно.

Я попросил дядю Костю, чтобы он никогда не ставил этих трёх «мушкетёров» в одну команду с нами. Он пообещал и своё обещание выполнил.

И вот в ноябре 1943 года настал долгожданный день побега. Вызвали по списку 14 человек, в том числе и нас с Николаем. Мы простились с дядей Костей, расцеловались и адреса друг друга записали. Он приходил ко мне в Москве в ноябре 1945 года, хотел рассказать обо мне жене, но встретил меня самого. Выпили мы с ним бутылочку-другую и расстались навсегда; опасно было тогда встречаться бывшим военнопленным, да к тому же он скрыл, что был комендантом барака (наверняка придрались бы), потому и остерегался меня. Но я-то умею молчать, а главное – он не был подлецом.

Где-то он теперь?

…Повели нас, худых, голодных, оборванных, к выходу, построили. Два солдата в охране на флангах. Вышел офицер и через переводчика произнес речь:

– Вы недисциплинированные военнопленные, сейчас мы вас направляем к капиталисту. Если он будет плохо обращаться с вами, плохо кормить, не бегите, а напишите жалобу. Мы заберем вас, и больше он никого не получит. Бегать больше не надо. Штрафников за побег будем вешать как неисправимых большевиков. Сидите смирно. Кончится война, поедете домой. Если убежит хоть один, вся команда возвращается в лагерь. До свидания!

– Auf Wiedersehen, – ответили мы и зашагали на вокзал.

Ехали мы в поезде с подножкой во весь вагон и с дверью наружу на каждое купе. Мелькала мысль – открыть да выпрыгнуть. Разместились мы в двух купе, в каждом по охраннику: один, старший, – обер-ефрейтор, а другой, помоложе, ефрейтор. Обер-ефрейтор встал в коридоре между купе и говорит ефрейтору:

– Посмотри, какие худые эти русские, кожа да кости. Мы с тобой после госпиталя тоже не ахти какие, но против русских – силачи. Надо будет их подкормить, чтобы на людей стали похожи.

Мы думали, что обер-ефрейтор шутит, задабривает нас ласковыми словами и обещаниями, чтобы мы не сбежали. А сам небось зажмет будь здоров как.

Но слова обер-ефрейтора не разошлись с делами.

Доехали до Крефельда. Помылись в бане. Сменили белье, а затем долго шагали. Почти в сумерки подошли за городом к Рейну. На воде стояли землечерпалки, лодки, а метрах в 100 от них у берега – маленькая баржа-барак. Это и был наш «дворец». По сходням мы вошли внутрь. После штрафного барака это жилье для нас было действительно дворцом. Чистота. Масляная краска, каюта на четыре человека. Кухня, туалет. Свободно. Спокойно, и главное – нет блох. Вспоминая их, мы теперь облегченно вздыхали.

Распределились по каютам в порядке дружеских симпатий, разлеглись на нарах, предвкушая отдых на соломенных матрасах, под одеялом, на подушке. Наступила какая-то сладостная тишина, которую вдруг прорезал резкий голос обер-ефрейтора:

– Woldemar, komm zu mir! («Вольдемар, подойди ко мне!»)

Переводчик Володька, он же повар команды, ниже среднего роста, шустрый паренек, побежал к выходу, где находилась большая каюта охранников. Минут через пять он вернулся и позвал с собой цыгана и Николая и опять ушел к обер-ефрейтору. Не прошло и двух минут, как все трое вернулись с четырнадцатью буханками хлеба и таким же количеством пачек плавленого сыра.