Моя (не) родная - стр. 25

— Я хочу, — Мирон сделал вид, что держит руль мотоцикла, — р-р-р-р-р… — изобразил рёв мотора. – Как мы с Ливи катались на машинках, только на настоящих. И на мотоцикле хочу, — он насупился. – Мам, почему мотоцикл стоит внизу? Разве он должен там стоять?

— Не должен. Но так получилось.

Ответ Мирона не удовлетворил. Он продолжал хмуриться. Сердце сжалось – так похож он был сейчас на своего отца. Молча он слез с матраса, взял из рюкзака брелок в форме гоночной машинки и вернулся. И этим он тоже до отчаяния напоминал Данила – порой я не могла понять, о чём он думает. Как сейчас. Только что сын был открыт передо мной, а теперь оставалось только гадать, что творится у него в мыслях.

— Мне нравится эта квартира, — вдруг сказал он, подняв на меня взгляд. – Тут круто. Как на заводе.

— А наша квартира в Америке?

Он немного подумал и мотнул головой.

— Тут лучше.

— Ты не хочешь обратно?

Он опять задумался. Судя по тому, что молчание затянулось, глубоко. Я было думала, что сын забылся, но он отрицательно мотнул головой. Поднял голову. И вот опять. Опять этот взгляд, карие глаза и решительность на грани вызова.

— А как же друзья? Сэм, Эшли? Ты не будешь по ним скучать?

Напоминая ему о доме, я была не права и понимала это. За шесть с лишним лет жизни Мирон ни разу не был в России. Вся его жизнь осталась в Штатах, и больше всего я боялась, что переезд отразится на нём болезненно. Но вместо того, чтобы пригорюниться, сын категорично ответил:

— Сэм толстый дурак. Он даже не знает, что можно поменять двигатель, и тогда… — дальше сын выдал нечто, что поставило в тупик даже меня. Откуда ему было в его шесть знать, что можно сделать с машиной, чтобы из простого средства передвижения она превратилась в пулю на колёсах, я не представляла. – А ещё он в носу ковыряется, — закончил Мирон. А Эшли трусиха.

— Но ты же с ними дружил, — напомнила я. Правда сразу подумала, что в этой троице сын был непременным лидером и несколько раз доводил друзей до слёз. Но те всё равно тянулись за ним, как стая за вожаком. – Нехорошо так говорить, Мирон.

— Почему не хорошо, если это правда. Ты же сама всегда говоришь, что нехорошо – это врать. Не буду я по ним скучать, — выдал он и зевнул. Потом ещё раз, да так сладко, что я заразилась и зевнула тоже.

— Ложись, — откинула край одеяла. – Завтра привезут нормальную кровать. А пока давай так.

— Мне так нравится, — он устроился на матрасе, и я укрыла его. – Мне тут нравится, мам. А ещё тут бабушка. Если мы останемся, бабушка всегда будет рядом, да?

— Да, — согласилась со вздохом.

— Тогда я очень хочу остаться.

— Мы останемся, — провела по его волосам и поцеловала в тёмную макушку. Вдохнула запах детства. – Решено.

Спустившись вниз, я остановилась около мотоцикла. Сколько бы я ни пыталась уверить себя, что Данил – прошлое, прошлым он не был. Если бы он был прошлым, ладонь бы моя сейчас не лежала на руле, а дождь тарабанил бы в окна совершенно другой квартиры. У сына был бы другой цвет глаз, может быть, и волос, и уж точно – другой взгляд. А ещё он бы не считал друга дебилом только потому, что тот ничего не смыслит в машинах.

С шумным выдохом я развернулась. В коридоре одна на другой громоздились коробки, в ближайшее время обещающие превратиться в предметы интерьера. На кухонном подоконнике стояла фиалка в горшке пастельно-жёлтого цвета.