Мой знакомый гений. Беседы с культовыми личностями нашего времени - стр. 26
Е.П.: А коммунисту разве полагалось знать наизусть стихи Бальмонта?
Э.Б.: Не все так просто было даже и в той жизни, удаленной от нас на восемьдесят лет. Мать моя была беженкой из «панской Польши». Стремилась в страну светлого будущего СССР, но трех лет пребывания здесь ей хватило, чтобы понять, где она очутилась. А отец – да, он был идейный, в 37-м его исключили из партии, над ним уже сгущались тучи, он покинул Москву, чтобы про него забыли, потом тихонько вернулся, в 41-м ушел добровольцем на фронт, где и погиб в 44-м. Мама к советской власти относилась неприязненно, в пожилом уже возрасте активно перепечатывала на машинке художественный «самиздат» – Цветаеву, Мандельштама, «Доктора Живаго». Их взгляды на многое были полярно противоположны, но они очень любили друг друга. Бывает и так.
Е.П. Должно быть, потому и бывает, что – любовь.
А сам подумал, что нам все время пытаются запудрить мозги – то классовым, то державным сознанием. А ведь из истории Булатова-отца явствует, что в мире всегда, во все времена наличествовала и просто любовь, как у Ромео и Джульетты. Забыли, дураки, что существует в мире такое Божье чудо, как любовь? – озлобился я.
Е.П.: Ты когда, кстати, начал рисовать?
Э.Б.: Сколько себя помню, всегда этим занимался. Отцу очень нравились мои детские рисунки – Руслан с Рогдаем бьются, всадники куда-то скачут… В сорок седьмом году меня приняли в художественную школу при Институте имени Сурикова, потом я легко поступил в этот же институт, поскольку окончил школу с медалью. В студенчестве я был еще нормальным советским человеком, комсомольцем, хотя и не особо верующим в светлое будущее…
Е.П.: Ну, твой случай не первый и не последний. Большевики сами выращивали себе врагов. Аксенов, Гладилин, Войнович, Владимов – все они сначала были комсомольцами. Даже великий зэк Солженицын всерьез думал чему-то научить коммунистов, как будто они в этом когда-либо нуждались.
«Коммунисты идиотами были еще почище нынешних начальников, почему и рухнула их власть в одночасье, – мысленно решил я, Е.П. – Чем им, например, мешали правоверные тинейджеры из аксеновского «Звездного билета», которых критики презрительно именовали «звездными мальчиками»? Или художники-абстракционисты, все сплошь левые, симпатизанты Фиделю и команданте Че?»
Е.П.: Ты ведь первый раз выставился на родине в пятьдесят седьмом, еще студентом?
Э.Б.: Ну, да. Это были вполне ординарные работы. А в 1973 году в Париже Дина Верни впервые показала одну мою «неофициальную» работу. 120 на 120 см. Автопортрет.
А я ужаснулся, ощутив внезапно убийственный ход времени. Это мы раньше все знали в Москве, кто такая Дина Верни. А нынешней публике придется объяснять, что это была знаменитая, богатая галерейщица родом из Кишинева. Натурщица. Юная муза, можно сказать, скульптора Аристида Майоля, которой он завещал все свое огромное состояние. Участвовала во французском Сопротивлении, сидела в тюрьме. Троцкистка. Исполнительница блатных и лагерных песен на русском языке, где изящно материлась с акцентом. Друг и покровитель русских художников-нонконформистов. Антисоветчица. Короче говоря, великая женщина, выставлявшая в своей галерее тех, чьи работы, видите ли, «не представляли художественной ценности» в стране победившего социализма.