Мой плохой босс - стр. 10
Вот только Хмельницкая не только уворачивается от моего рта, уклоняясь от поцелуя, но и с неожиданной силой дергает мой галстук так, что я вдруг оказываюсь на коленях посреди ресторанного зала.
Виски был лишний. Наверное — весь. Это из-за него я не устоял на ногах.
Но какая же наглая сука… Меня! Швырять на колени! Перед всей фирмой! Да я же её в асфальт на офисной парковке вкатаю, и каток сверху поставлю!
А вот почему я не встаю, пораженно пялясь в зеленые глаза Ирины? И почему язык за моими зубами такой ватный? Вот это действительно загадка!
— Вот так ты должен стоять, щенок, — шипит Ирина, — и не сметь открывать свою грязную пасть без моего разрешения.
Она охренела! И этот её шепот внезапно звучит почти оглушительно. Я замечаю, что и звукач вырубил музыку, чтобы не упустить ни слова из нашей перепалки. Все-таки хлебом не корми этих идиотов, дай какое-нибудь зрелище.
И все-таки — она охренела. Окончательно! Как она вообще смеет так вести себя со мной? И уж тем более, отшатываться от меня так, как сейчас.
С таким отвращением на лице, будто она только что съела живого червяка и без соуса. Ирина отворачивается и уходит обратно, к вип-залу, и почему-то те мужики, которые еще пять минут назад снимали её на телефоны — шарахаются с её пути, стоит только Ирине задеть их взглядом.
А я смотрю на шикарную задницу Хмельницкой в сумасшедших черных стрингах и понимаю, что вообще-то — у меня стоит до сих пор. И не думает падать.
Наверное, дело в её заднице… Ну или в сиськах. В чем же еще?
4. Глава 4. Ирия
Руки у меня трясутся.
Я держу их под ледяной водой, бьющей из крана, но они все равно трясутся.
В уме я представляю, как выдаю Антону Верещагину одну пощечину за другой, до тех самых пор, пока мои ладони не запылают, а звон в его пустой голове не станет слышен всем окружающим.
Дура! Какая же я дура!
И вот ради этого куска дерьма я собиралась завязать с Темой? Боже, не-е-ет, ни за что в жизни. Уж лучше вообще ни с кем вне Темы не связываться, там хотя бы понятные мне люди. Те, которые не делают ничего не логичного. Те, которые хотя бы пытаются слушать правила и говорить, что хотят и чего не хотят.
Смотрю на себя в зеркало, поправляю на носу очки. Простые нулевки, их я ношу просто для имиджа. Неровные красные пятна покрывают лицо и шею. Красотка, Ира, ничего не скажешь!
Одежду я из вип-кабинета забрала, оделась в туалете, теперь вот стою и пытаюсь выдохнуть, пытаюсь унять ярость, кипящую в моей крови.
Тварь! Какая же тварь!
Нет, я не буду размазывать слезы по лицу, и рыдать: “Почему?”
Нет никакого честного ответа на этот вопрос. Потому что Антошеньке так приспичило. Потому что ему все это показалось очень весело.
Просто потому, что он — мудозвон редкостный. И я ведь об этом знала, только почему-то решила, что меня его мудизм никак не заденет.
Самообманываться — это самая вредная привычка человека.
Я не понимаю только одного — что я ему такого сделала? Он же сам ко мне пришел. Сам пригласил меня на танец. И если я ему не нравлюсь — что, сказать было сложно? Почему просто было меня не отшить?
И зачем вообще было подходить?
Ключевой вопрос — зачем было так-то мудить?
И все-таки зачем было подходить?!
Дверь туалета приоткрывается и в него просовывается одна осторожная голова. Секретарша мудака Антошеньки — Наташа. Глаза вытаращенные, охреневшие.