Мой любимый глюк - стр. 7
– Что случилось, Антонина Ивановна, – вся веселость сразу сбежала с моего лица, и я кинулась к женщине.
– Переодевайся, скорее, Зоя, – тихо сказала она. Привезли час назад потерпевшего. Мужик был без сознания. Сейчас вроде оклемался чуток. Но надо срочно под капельницу, а ни у кого не выходит, понимаешь?
Я понимала.
Бывают такие вены, которых еще найти надо.
Но чтобы ни у кого? Вот это странно, конечно.
– А Танька? Ее ж смена. Или уже в хирургию ускакала? – не выдержав, сказала я, и почувствовала, как обида поднимается.
– Зоя, да ладно тебе! Все же знают, что Таньке до тебя, как до Луны, – ответила раздраженно Антонина Ивановна, и поправила покосившийся колпак.
– Все знают. да?! – обида прорвалась, и я почти закричала.
– Знают, а как в хирургию – так ее!
Но даже несмотря на обиду, я уже переодевалась и мыла руки.
– Готова я, – буркнула, чуть успокоившись, – Ведите, Антонина Ивановна. Он в палате уже или в реанимации?
– Да дышит. В палате, – ответила старшая медсестра, и вздохнула.
Антонина Ивановна у нас дама предпенсионного возраста. Маму мою хорошо знала, вместе работали они. Правда, мамочка тогда как раз была старшей медсестрой, а Тонечка, как она ее называла, только-только пришла в больницу после медучилища.
Так что знакомы мы с Антониной Ивановной с самого моего детства. Я же практически росла в больнице нашей. Частенько к маме бегала после школы. Помню этот запах больничный. У нас в садике, да и в начальной школе так пахло. Щами из свежей капусты, котлетами и пюре.
Правда, в больнице еще прибавлялась вездесущая хлорка и запах кварца. Так мне нравился этот запах, когда кварц включали! Не знаю, почему. Мне казалось, что так пахнет на море. На юге, где это море плещется и высокая волна разбивается о скалистые берега.
Но на море мы никогда не были.
Какое море, когда жили без отца, а мама брала дежурство в две смены, да еще по уколам бегала? Тут одеться бы да обуться. Хорошо еще, что поесть в больнице можно было. Сестра-хозяйка жалела маму, да и от больных, которые попривередливей, оставалось. Не все любят больничную еду.
Многим, вон, из дома приносили в термосах.
А мне вот нравилось. Особенно когда фрикадельки давали.
Я быстро шла по коридору, стараясь выбросить из головы посторонние мысли. Нельзя. Если уж мне не дали выспаться, то случай действительно экстраординарный.
Вот и палата.
Я открыла дверь, и спросила у Антонины Ивановны, которая шла следом:
– Какая кровать? – спросила я на автомате. Хотя чего там спрашивать, когда три были пусты, а вот на четвертой, у окна, явно кто-то лежал.
И из-под тонкого больничного одеяла виднелась рука.
С красивыми, длинными, такими чуткими пальцами.
Очень знакомыми пальцами.
Глюк?!
Я остолбенела. Сердце бешено заколотилось. Я едва удержалась от желания отбросить одеяло и увидеть его лицо.
Посторонние мысли, которые были выброшены из головы, вернулись и обрушились горным водопадом.
О боже мой! Ведь эти руки, эти же самые руки были у моего белобрысого глюка. Глюка, который преследовал меня последние две недели.
– Так. Зоя. Отдышись. Возьми себя в руки. – сказала я себе. – С глюком потом разберемся.
И я, отдышавшись, занялась своим делом. Делом, которое знала как свои пять пальцев, и которым, могла заниматься и с закрытыми глазами.
Потому что, как я осознала не так давно, глаза-то мне и не были нужны. Ведь я всегда находила самое лучшее место для постановки иглы, только касаясь руки пациента.