«Мой друг – инопланетянин!» - стр. 31
После обеда вышел из купе, решив немного размяться. Услышал перепалку в конце вагона – спорили курящие и некурящие. Я пошел в купе, нарезал бумагу и вернулся к клозету.
– Товарищи, вот ордера, – я решил упорядочить сутолоку. – На три билета категории А, один для курящих. – Все посмеялись, но идею приняли. Сутолока прекратилась.
Я вернулся в купе.
– Наденька, – обратился я к женщине, читающей что-то у керосиновой лампы.
– Да, Володя?
– А если нас не арестуют, удастся ли ночью достать на Финляндском извозчика?
– Думаю, кто-то из товарищей будет. Помогут добраться. Лишь бы не в Петропавловку.
Стучали колеса, за окном смутно проплывали телеграфные столбы. В темноте стекла отражались лампа и силуэт склонившейся над книгой женщины. Рядом с ней сидел невысокий мужчина. То есть я. Вагон качнулся и пламя лампы осветило мое лицо. И тут мне стало по-настоящему страшно.
Я был Владимиром Ильичом Лениным, возвращавшимся через Германскую границу в Петербург в запломбированном вагоне. Был апрель тысяча девятьсот семнадцатого года. По старому стилю.
***
Наутро прибыли в Белоостров. Нас встретили Мария Ильинична, Шляпников, Сталин, Каменев и другие товарищи. Стали обсуждать дела и появилась первая информация. Я спросил, арестуют ли нас по приезде. Товарищи улыбались.
Здесь я впервые выдвинул тезис о грядущей мировой революции и роли России в этом процессе. Началась дискуссия.
Дело в том, что на тот момент бытовало мнение, что революция в России возможна только после революции в Европе. Я же считал, что Россия послужит детонатором всему мировому революционному движению. Что мы должны быть, и обязательно будем, в авангарде мирового революционного движения. Что происходящее в России архиважно, со всех точек зрения, и будет примером, за которым рано или поздно последуют все европейские страны.
Во время диспута я внимательно присматривался к товарищам. Особенно интересовал меня молодой, но подающий надежды грузин. Я с некоторым даже испугом поглядывал на него. Сейчас он был прост, дружелюбен и энергичен. Среди старших товарищей многословием не отличался, но я, зная, что предстоит сотворить в будущем этому улыбчивому грузину, испытывал сильную скованность и дискомфорт от его соседства. Пару раз, встретившись со мной взглядом, Джугашвили так тепло и понимающе улыбался, что мне пришла в голову шальная мысль: «А он ли это сидит сейчас передо мной? А вдруг это кто-то иной – воспользовавшись чужим телом, играет сейчас роль будущего великого вождя? А может… может, это я сам, уже в следующий раз сменивший тело по просьбе Петра – сижу сейчас здесь и улыбаюсь себе губами Сталина, зная, что это я временно пребываю в теле Ленина?!!»
***
К вечеру поезд прибыл в Петербург. Когда он, попыхивая, медленно вошел под крышу вокзала, я застыл в изумлении. Я увидел солдат и матросов, вытянувшихся в струнку в почетном карауле с офицерами во главе. Это были Московский и Преображенский полки, красногвардейцы и моряки Балтийского флота. Позади стояли рабочие со знаменами. Вокзальная площадь и прилегающие к ней улицы были запружены людьми, которые держали в руках флаги и факелы. Оркестры играли «Марсельезу».
Ко мне подошел щеголеватый молодой офицер, что-то отрапортовал и в конце лихо отсалютовал мне. За звуками оркестра я не расслышал, что он сказал, однако неожиданно для самого себя ответил офицеру, повторив его движение. Дальше меня буквально понесли на руках. Я боялся, что уронят, и постоянно повторял: «Товарищи, тише, что вы, товарищи!». Наконец меня отпустили.