Мой адский шеф - стр. 5
Пауза. Я вижу, как оператор переглядывается с ассистентом. Игорь морщится.
– Понятно, – Соколов не теряет улыбки. – А какая кухня вам ближе? Итальянская, французская, может, японская?
– Любая, где быстро обслуживают.
Еще одна пауза. Я почти чувствую, как напряжение нарастает. Это же провал. Полный провал. Как можно сделать шоу с человеком, который отвечает как робот?
Но Соколов вдруг откидывается на спинку стула и смеется.
– Знаете, Сергей Викторович, – говорит он, и в его голосе появляются теплые, почти дружеские интонации, – у вас лицо человека, который пробовал в жизни только два вкуса. Соль и перец.
Мельников моргает. Первый раз за все время что-то мелькает в его глазах. Удивление? Или раздражение?
– Я ценю эффективность, – говорит он холодно.
– Эффективность – это прекрасно. У вас в бизнесе все под контролем. А на кухне?
– На кухне я не бываю.
– Вот это мы сейчас и проверим, – Соколов поднимается, подходит к столу с продуктами. – Сергей Викторович, сегодня мы готовим не бизнес-план. Мы готовим десерт. Но сначала вам нужно почистить вот этот апельсин.
Он протягивает ему ярко-оранжевый плод и нож.
Мельников смотрит на апельсин так, будто это граната.
– Я не для этого пришел.
– Но вы же пришли на кулинарное шоу, – Соколов наклоняет голову, улыбка становится шире. – Или вы думали, что просто посидите и поговорите о прибылях?
Тишина. Я вижу, как Мельников сжимает челюсти. Вижу, как что-то внутри него борется – желание встать и уйти против… чего? Любопытства? Или нежелания показаться трусом?
Он берет апельсин. Берет нож.
– Хорошо, – говорит он. – Но это глупо.
– Возможно, – соглашается Соколов. – Но жизнь иногда должна быть глупой.
Мельников начинает чистить. Неуклюже, срезая слишком толстую кожуру, явно впервые делая это сам. Соколов стоит рядом, подбадривает:
– Отлично! Видите, вы справляетесь. А теперь взбейте сливки вот этим венчиком.
– Это уже слишком.
– Сергей Викторович, – Соколов наклоняется ближе, и голос его становится мягче, почти доверительным. – Когда вы в последний раз делали что-то руками? Не для выгоды. Не для контракта. Просто… делали?
Мельников замирает. Смотрит на венчик в своей руке. И вдруг начинает взбивать. Медленно, неловко, но взбивает.
И я вижу – вижу, как что-то в его лице меняется. Как уголки губ чуть приподнимаются. Не улыбка пока, но уже не каменная маска.
– А когда вас в последний раз угощали не ради выгоды, – продолжает Соколов, – а просто так? Потому что захотели?
Мельников не отвечает сразу. Взбивает сливки. Они начинают густеть, покрываться пеной.
– Давно, – говорит он наконец. Тихо.
– А когда вы ели что-то, что готовили дети? Ваши дети?
Пауза. Долгая.
– У меня двое. Дочь и сын. – Мельников останавливается, смотрит на сливки. – Лет десять назад они пытались испечь мне торт на день рождения. Получилась… катастрофа.
И он улыбается. Неловко, криво, но улыбается.
Соколов смеется.
– Расскажите.
И Мельников рассказывает. Про сгоревший бисквит, про крем, который не застыл, про то, как они ревели, а он съел кусок и сказал, что это лучший торт в его жизни.
Камеры ловят каждое слово.
– А теперь, – Соколов достает плитку темного шоколада, перец чили и те самые апельсины, – приготовим десерт. Острый шоколадный мусс с апельсином и перцем.
Мельников хмурится.