Морок безумия. Следствие ведёт Рязанцева - стр. 6

– Картина на месте.

– Я продал её заочно. Ярославе. Она давно просила. Она завтра за ней придёт, отдай ей, пожалуйста.

– Она не могла. Она знает, что для меня «Киты».

– Я сказал, что ты согласилась. И хватит пучить глаза. Что ты привязалась к этой мазне? Надо сказать, довольно средненькая картина. А Ярослава дала за неё хорошие деньги.

– Ты продал «Китов» и теперь на эти деньги поедешь на море с этой безмозглой малолеткой. Ты совсем потерял совесть?

– Прекрати. Я еду с Васькой. А уж кого он с собой возьмёт – это его дело.

Ей вдруг захотелось смеяться. Громко, истошно, но она сдержалась, лишь улыбка, кривая, уродливая, исказила лицо.

– Ты мог бы продать свою китайскую вазу. Она стоит дороже.

– Вазу? Не придумывай, ты же знаешь, что она для меня значит, и вообще, как можно сравнивать. – Он внимательно посмотрел на вазу, будто видел её впервые. – Однако у тебя самомнение.

Простояв минуту в молчании, она всё-таки пошла в спальню и через минуту вернулась в гостиную с картиной в руках. Он сидел в кресле, что-то разглядывая в телефоне. Она положила картину на стол рядом с вазой.

– Ты бы завернула её во что-нибудь, – буркнул Передвигин, не отрывая взгляда от телефона.

– Сейчас. – Фрида порыскала глазами по настенной полке, но не увидела то, что искала. – Ага! – Она метнулась к тумбочке, открыла ящик, что-то достала и спешно вернулась к картине. Он успел только мельком посмотреть в её сторону. Рука взметнулась, и остриё ножниц вонзилось в полотно.

– Что ты делаешь?! – Он вскочил, но не двинулся с места, что-то остановило его. Возможно, остервенение, с которым она кромсала холст. А может дикий, судорожный не свойственный ей смех. Он слышал его впервые.

Растерзав картину, Фрида бросила её ему под ноги.

– Истеричка! – Он пнул подрамник, единственное, что осталось целым. – Чего ты добилась? Денег я не отдам, сама теперь с Ярой объясняйся, а я переночую у Васьки. Больше не хочу тебя видеть. И да, хочу напомнить, что это моя квартира. Так что собери вещи и чтоб, когда я вернулся, тебя здесь не было.

Он засунул телефон в задний карман брюк и, перешагнув раскромсанное полотно, направился в прихожую. На выходе остановился.

– И наведи здесь порядок. Такой, чтоб ничто мне больше о тебе не напоминало.

Он ушёл. Она словно вросла в пол.

Фрида окинула взглядом комнату. «Собери свои вещи!». Все вещи в этой комнате были её. Они были приобретены ею, на её деньги. Даже ремонт был только её личной заслугой. Передвигин от участия самоустранился. Всё было подобрано и расставлено по её вкусу и всецело принадлежало ей, кроме затёртого до дыр плюшевого кресла у окна и китайской вазы. Да ещё зеркала в бронзовой оправе. Тоже старого, с грязно-серой кляксой, выщербленной от времени амальгамы. В отражении клякса ложилась уродливым пигментным пятном аккурат ей на лицо. Зеркало пугало. Она старалась не смотреть в него, даже украдкой, и давно бы отнесла на помойку, если бы не Передвигин.

Фрида не была красавицей, собственное отражение никогда её особо не радовало, оттого и не жаловала она зеркала, а это – так просто ненавидела. Она верила, что в старинных зеркалах заключены души всех, кто в них когда-нибудь смотрелся. И если зеркало хранит отражение злого человека, то оно само становится «злым».

«Такое зеркало всегда холодное на ощупь, перед ним гаснут церковные свечи, и оно способно принести неприятности, вплоть до смерти. Зеркало нужно разбить, и только так можно избавиться от проклятия, которое в нём заключено», – говорила её бабушка. Соседи считали бабу Симу колдуньей, но это было неправдой, просто бабушка много знала.