Морист - стр. 12
– Может быть, ты намекаешь, что Россия, не сумев вырваться к Европе, щедро представленной в твоей спальне журналами мод на английском языке и косметическими наборами, останется по сути своей Азией, и союз ее с Китаем…
– Я боюсь ума своей дочери!
– Чего ты ее слушаешь она просто болтунья!
* * *
…надо же было налететь! Не дома, у шкафа, а на проспекте. Поглядела косо. А эта сжалась, как улитка, сама в себя спряталась. Новая моя сотрудница. Вот, показываю город. Недавно переехала из Сергиева Посада. Гуманист. С усмешечкой. Да, я таков. Не забудь сначала разогреть курицу. Я из бассейна зайду к Тамарке (ленке, гальке, маринке). Не заплывай слишком глубоко. Спасибо, милый. И ты тоже. Почему, кстати, не на машине? Да так. Все-таки угрохала?! Да нет. Так почему?! Просто вот решила тебя встретить и прогуляться пешком. Ты же все жалуешься, что тебя никто не выгуливает.
– Это была моя жена.
Она промолчала. Поковыряла носиком сапожка снег.
Сняла, потрясла рукавичкой, вновь надела. Налетел случайный порыв ветра – а порыв ветра, Наташа, ведь всегда случаен, я прав? – и горжетка мягко ударила ее по раскрасневшейся щеке.
– Так как? – Он испугался, что она, сейчас огорчившись, ведь его жена в норковой шубе, шикарная такая, решит с ним больше никогда не встречаться. – Я… я буду помогать вам, Наташа, так сложно пробиться в столице, особенно певице, и вам, простите, не семнадцать, а я… я смогу устроить вам сольный концерт, музканал, рекламу, я, видите ли, в некотором смысле, главный кролик, и у меня кругом родственники и знакомые, мне вас так хвалила Инесса Суреновна, она – умнейший человек, и у вас, по ее словам, очень хорошие данные.
Она смотрела на него без всякого выражения – как манекен.
– Так – когда? – он вдруг ощутил себя некрасивым, сморщенным воздушным шариком, из которого выходит воздух. Воздушный шарик с дыркой. Сволочь Фрейд, подумал мельком, теперь, кроме эротических, никаких других образов в пространстве не осталось.
– В субботу в три вы свободны?
– В субботу в три, – повторила она.
– Да, в субботу в три.
* * *
А Максимилиан шел тихо, как будто был вовсе не мальчиком, а только идеей мальчика, представлением знаменитого философа, его родственника по крови, ты, Катька чего уже не узнаешь в привычных ситуациях? Лилька, откуда? От… Только не кизди, что от верблюда. Из библиотеки. Врешь ведь. «Врешьведь» – что за странный термин? Не понимаю. И вообще, любопытство – не есть любознательность, движущая ум к проникновению в тайны природы, любопытство есть слабость ленивого духа, обреченного ползать… Пока, Катхен, тороплюсь! Встретимся под баобабом.
– Пока.
По ступеням идея мальчика поднималась в молчании, упорно сама ставила одну ногу, потом подтягивала другую – и лишь сопела. Ну, скажет ведь – идея! Во – голова! В дверях, куда идея ткнулась радостно, оглянувшись на Катерину, на черных стриженных волосах которой, на скудоумной моей башке искрился растаявший снег, в дверях торчала записка.
– Стой, Макс, ключи у соседей.
Он не понял. Голубонькие твои глазки.
На звонок открыл Сидоркин.
– Зимоны задержатся, – сообщил он, выступая на площадку в своих полинялых трико, оттянутых на коленях, и футболке, когда-то, возможно, алой, а теперь неизвестно какого цвета.
– Вам помочь?
Жена Сидоркина отсутствовала. Где она была, почему и как в тот злополучный вечер оставила она супруга в одиночестве, Катерина не узнала. Сидоркин, едва они вместе, напрыгавшись по комнате, уложили и усыпили белокурую бестию, предложил выпить чашечку чая.