Морфоз. Повесть белой лилии - стр. 44

Однако, мрак скрывал ещё одну тайну, разоблачая свои секреты постепенно.

Устремив взор чуть правее фигуры первого Хранителя, я различил ещё чей-то облик, медленно выкристаллизовывавшийся из зыбкой темноты: это обличье… принадлежало моему Учителю. В моей груди зародилась глупая, иррациональная надежда. Я всем своим существом потянулся к нему, так, словно увидел в конце тоннеля эфемерный свет, и почти обеззвучено произнёс: «Magister…» Однако в последующую секунду всё внутри меня оборвалось – рухнули последние робкие ожидания: правой рукой своей, обхватив уязвимое человеческое тело со спины и сжимая когтями подбородок, мой Учитель держал… Мигеля.

Юноша стоял недвижно, боясь пошевелиться, дабы не перерезать себе горло об острые лезвия когтей моего наставника. Глаза моего ученика, устремлённые на меня, были полны слёз. Я понимал: Они, как никто, умеют внушать ужас, расчленяя дух до лишённого грёз остова, осквернённого бесчувственной точностью препарирующей его длани. Учитель же пристально следил за тем, как сменяют друг друга эмоции в выражении моего лица, внимательно и неотрывно. Его графитово-чёрные узкие зрачки беззастенчиво заглядывали в самые сокровенные закоулки моей стенающей души, разоблачая секреты, которые я скрывал даже от себя самого. Небрежно распоряжаясь там, он изучал мои тайные переживания, мечтания, страхи и страсти, читая их будто страницы личного дневника. Невозможно сказать, что я ощущал тогда: словно меня привязали к позорному столбу на базарной площади, как гирляндой, увив обнажённое тело перечнями моих грехов. Отвратительно и невыносимо. Меня мучили стыд и страх, и собственная немощность. Я не мог вырвать книгу своей души из этих гематитово-серых ладоней, что перебирали страницу за страницей последовательно и методично. Озноб во всём теле моём усилился, сравнившись с лихорадкой. Я знал… о, я знал, что должно будет произойти.

Не вынеся долее этой размеренной пытки, я закричал, глядя на своего бывшего ментора, чтобы он оставил меня, оставил в покое мою истрёпанную душу и отпустил Мигеля – ведь он всего лишь человек – он человек! И не принадлежит нашему миру – так зачем вмешивать его в то, к чему он имеет только косвенное отношение, будучи моим учеником, здесь, на Земле. Я кричал и пытался ослабить железную хватку Стража Истины, но безуспешно: неестественно выворачивая себе руки, я всё же не мог освободиться. Учитель наблюдал за моими хаотичными отчаянными действиями спокойно и бесстрастно: как я скалил зубы, задыхаясь от своей беспомощности, рычал и разговаривал с ним на земном языке. Должно быть, каким ничтожным казался я ему тогда: жалкой тварью, окончательно утратившей свой некогда богоподобный облик.

Я помню, как неторопливо мой наставник перевёл свой взгляд с меня на лицо Мигеля: и в этот момент… всё замерло как в безвременье. Потом заторможенной кинохроникой движение возобновилось, но… каждый последующий кадр будто бы замедлялся всё больше и больше, становился пластичным и протяжным, как стон.

Я лицезрел, как медленно Учитель разжал ладонь, что держала подбородок юноши. Как другая его ладонь неспешно опустилась на лоб моего бедного ученика, запрокинув ему голову. Как мой собственный крик обречённости повис желеподобными волнами в окостеневшем пространстве. Я видел… как мельхиоровый коготь аккуратно и точно провёл смертельную черту, разрезав горло молодого мага от уха до уха… Мне почудилось, будто я во всей полноте могу ощутить ту боль, которую испытывает Мигель – каждый миллиметр этой боли, наблюдая за тем, как из пореза хлынула альмандиновыми потоками ещё тёплая живая кровь. В тот момент моя дерзость и силы окончательно покинули меня, и я безвольным манекеном повис в сильных руках Хранителя, измождено опускаясь на колени. Смерть… тогда она показалась мне чем-то неисправимым и глобальным, хотя никогда прежде я не воспринимал её так. Я думал лишь о том, что никогда больше не увижу его. Никогда.