Море и цивилизация. Мировая история в свете развития мореходства - стр. 75

Несмотря на то, что Афины во всем зависели от кораблей и моряков – от насущного хлеба и обороны до огромного богатства страны, – афиняне и большинство их современников презирали торговый флот и все, что с ним связано. Трудно понять, почему в классической Греции к морякам относились так враждебно. С конца VI века до н. э. афиняне все больше зависели от моряков, корабелов, судовладельцев и капиталовложений в морские предприятия, что приводило к большему социальному и национальному разнообразию общества – это было естественным и потенциально революционным следствием многовекового развития морской торговли. Однако, несмотря на величайшую важность торговли, моряки и торговцы – среди которых подавляющее большинство были не греки, – не пользовались уважением. Битва при Саламине, ставшая причиной ухода персов из Греции, обострила противоречия между торговым флотом и сухопутной аристократией, которая считала кульминацией греческого сопротивления персам не Саламин, а Марафон. Несмотря на участие в морских битвах при Артемисии и Саламине и увековечение последней в трагедии «Персы», Эсхил мечтал[231] войти в историю как участник сражения при Марафоне. Однако Саламин помог увидеть и отношение афинян к демократии (при том, что последняя тирания была свергнута в Афинах всего тридцатью годами раньше) – ведь город защищала и беднота, а не только гоплиты, принадлежавшие к среднему сословию. Роль народа увеличилась в V веке до н. э., когда афинская держава постоянно расширялась и связующим звеном между окраинами и столицей оставался флот – торговый и военный. Неудивительно, что по окончании Пелопоннесской войны аристократы возводили вину за поражение Афин на демократию как политическую систему.

В IV веке до н. э. Платон и Аристотель были в рядах самых ярых критиков «морской черни»,[232] которой дал волю Фемистокл. Платон утверждал, что лучше умереть, чем перенять манеры моряков и «их правдоподобные и охотные оправдания[233] тому, чтобы бросить оружие и пуститься в „непостыдное бегство“, как они это называют. Такие фразы – закономерный результат присутствия воинов на борту, и смысл их – никак не похвала, а совершенно обратное». Платон также говорил, что избежать пороков, неизбежно привносимых морской торговлей, можно лишь при условии, что город будет находиться как минимум в восьмидесяти стадиях (пятнадцать километров) от моря. Аристотель жаловал морскую торговлю ничуть не больше – допуская, что «обладание умеренной военно-морской силой,[234] безусловно, идет на пользу городу», он утверждал: «…число граждан в государстве незачем увеличивать, поскольку нет необходимости наделять морских воинов гражданскими правами». При таком презрительном отношении неудивительно, что в Греции классического периода лишь два известных нам судовладельца имели больше одного корабля – Формион и Лампис, «крупнейший судовладелец в Элладе».[235]

Предубеждения против моряков и торговцев бытовали не только в Греции, Геродот писал: «Я вижу, что фракийцы,[236] скифы, персы, лидийцы и почти все чужеземцы считают ремесленников [включая торговцев] и их потомков более низкими по социальному статусу, чем те, кто не связан с ручным трудом». Несмотря на существенные и при этом очевидные достижения, мореходы оставались подозрительным и маргинальным элементом во многих странах, в то время как торговцы и прочие могли полагаться на свое ремесло и заниматься им с выгодой – не только в Греции, но и в других землях. Бывали, разумеется, и исключения: примечательно, что в списке «почти всех чужеземцев» нет финикийцев и карфагенян, чей опыт морской торговли виден по их торговой диаспоре и по тому, что главный из трех наиболее чтимых ими богов, Мелькарт, был покровителем торговли и заморских колоний. Почти не затронутый непрестанными греческими войнами, Карфаген к началу IV века до н. э. был одним из самых могущественных владык Средиземноморья и обладал самой большой территорией. При этом удивительно, что самый крупный вызов его морскому могуществу бросила не Греция, а совсем неизвестная дотоле держава, которая впоследствии возьмет власть над всем Средиземным морем.