Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе - стр. 5

– Тогда, Амброзий, ступай к ней, – произнес один из братьев, – и скажи, чтобы она помолчала, пока мы будем молиться за упокой души этого грешника.

Я пошел по цветущему лугу к тому месту, где стояло дитя, устремив взгляд своих глаз на стервятника, который, сужая круги, приближался к виселице. Безмолвно, выпрямившись, девушка смотрела, как я приближаюсь, и когда я увидел ее глаза – большие и темные, – я заметил, что в них мелькнул страх, словно она боялась, что я причиню ей какое-то зло. Странным было то, что, когда я подошел совсем близко, она не сделала ни шага мне навстречу и не поцеловала мне руку, как это обычно делали женщины и дети.

– Кто ты? – спросил я ее. – И что ты делаешь совершенно одна в этом скорбном месте?

Она ничего не ответила мне, не подала никакого знака, не сделала никакого движения, и потому я повторил свой вопрос:

– Скажи мне, дитя, что ты здесь делаешь?

– Отгоняю стервятников, – отвечала она, и голос ее был мягким, мелодичным и необычайно приятным.

– Этот несчастный – твой родственник? – снова спросил я.

Она отрицательно покачала головой.

– Но ты знала его и теперь скорбишь о его печальной участи?

Она хранила молчание, и мне вновь пришлось спросить ее:

– Как его звали и что привело его к смерти? Какое преступление он совершил?

– Его звали Натаниэль Олфингер. Он убил человека из-за женщины, – произнесла девушка.

Причем, сказала она это с такой обыденной интонацией в голосе, что можно было подумать, будто и убийство, и повешение настолько обычны в ее жизни, что и не стоит обращать на них внимания. Это поразило меня, и я вопросительно поглядел на нее, но взгляд ее оставался все так же мягок и безучастен.

– А знала ли ты этого Натаниэля Олфингера, дитя мое? – спросил я.

– Нет, – ответила она.

– Но теперь ты пришла сюда, чтобы уберечь его грешное тело от стервятников?

– Да.

– Но почему же ты делаешь это?

– Но я всегда занимаюсь этим…

– Что?

– Всегда, когда здесь повешенный, прихожу и отгоняю птиц – пусть себе ищут другую добычу. Ой! Смотрите… еще один стервятник!

Она закричала, и голос ее был пронзительным и диким, а затем подняла руки над головой, замахала ими и побежала по лугу. Мне показалось, что она сумасшедшая. Птица улетела, и девушка вернулась ко мне. Свои загорелые руки она прижимала к груди и казалась такой умиротворенной, но дыхание ее было прерывисто, словно она очень устала.

Мягко, насколько это было в моих силах, я спросил ее:

– Как зовут тебя, дитя мое?

– Бенедикта.

– Кто твои родители?

– Моя мать умерла.

– А отец… – спросил я. – У тебя есть отец? Где он?

Ответом мне было ее молчание. Я попытался разговорить ее, чтобы она сказала, где ее жилище (я хотел отвести бедное дитя домой и попенять ее отцу, чтобы он лучше смотрел за своей несчастной дочерью и не разрешал бродить ей на этом страшном месте).

– Так где же ты живешь, Бенедикта? Прошу тебя – скажи мне!

– Здесь…

– Как?! Здесь?! Ах, дитя мое, здесь же только одна виселица!

Девушка рукой указала на сосны. Проследив направление ее жеста, среди деревьев я увидел убогую хижину, которая своим видом более походила на обиталище зверя, нежели человека. Итак, я узнал больше, чем она могла или хотела сказать мне – чья же она дочь.

Когда я вернулся к своим товарищам, они спросили меня, кто эта девушка, и я ответил: