Мона Ли. Часть вторая - стр. 14
– Мона, не переживай, снимем в лучшем виде, – шептал ей оператор, – а в финале он вообще на катере приплывет.
– А катер зачем? – глупо спросила Мона, – в сценарии же парусник, так красиво – я видела в Ялте такие.
– Парусник – это анахронизм, хотели на «Ракете», но очень шумно и волна большая. А катер хорошо. Тарахтит себе, и Верховский – в белом кителе. А ты будешь тоже в белом.
– С ума сойти, – сказала Мона, просто Снеговик и Снегурочка…
Верховский обласкал Мону опытным взглядом, картинно сдернул с плеча гитару, встал на одно колено, и запел, хрипло и страстно, как будто рвал связки – «милая! а ты услышь меня!» Мона всегда легко подхватывала игру, прошлась лебедушкой, сорвала резинку с хвостика, распустила волосы, тряхнула плечами, завела что-то «цыганское», и все, стоящие рядом, стали хлопать, создавая ритм, и вдруг явно послышался звон монист, звяканье браслетов, перестук каблучков, и Верховский все пел, уже что-то свое, а Мона Ли кружилась, и кто-то крикнул, – Мона! А у тебя же день рожденья сегодня! И веселье перешло в банкет, и весь вечер Верховский, не спуская с Моны глаз, пел, пел и пел. Целуя ее запястье, глядел в глаза, и у Моны все плыло перед глазами, и она видела только гриф гитары и пальцы, разговаривающие со струнами.
– Я влюбилась, – сказала себе Мона. – Ужас какой.
Глава 7
Мона сидела в своем номере и дрожала. Теперь она четко знала, что хочет одного – чтобы Верховский приплыл на чем угодно, хоть на лодке, хоть на матрасе, сюда, на берег, куда выходили окна гостиницы, и тогда она пойдет по морю, навстречу ему. А он на руки её поднимет, и они уплывут. Куда уплывут – неважно. Подальше отсюда. Архаров никакого сравнения с Верховским не выдержал. Мона Ли еще не могла понять настоящих причин, по которым женщина выбирает одного, или другого – но чутко ощущала, что в Верховском – сила, отчаянное бесстрашие и какая-то страшная рана – там, внутри.
Верховский все еще оставался в ресторане, но шальная мысль пульсировала, и он уже решил, что делать, и как.
– Послушай, – он жестом подманил офицера, – кавторанг?
– Так точно, Семён Ильич!
– Вот, друг, могу попросить? Как мужика, а?
– Конечно, Семён Ильич! Да что хотите! Рыбалку в нейтральных водах?
– Да нет, нет, – Верховский подмигнул, – понимаешь, дело такое… Кап-два слушал, улыбался, головой кивал:
– Да в лучшем виде! Мы ж для вас! Мы же в поход, когда, без ваших песен? Мы – никогда! Вы ж наш, родной!
– Ну, и славно, – Верховский наполнил стаканы, – быть тебе капраз, обещаю! И они выпили, и Верховский опять запел.
Уже утро полыхало, одуряюще щебетали птахи, пахло морем, соляркой и розами – и это было прекрасно. Верховский спросил, где его номер – поспать бы часок, устал с дороги, и администратор сама побежала за ключами, и шла впереди, волнуясь бедрами, и только толстая ковровая дорожка глушила стук каблучков.
– Вот, пожалуйста-пожалуйста, Семён Ильич, – прошу вас, вот, тут люкс! Вид на Набережную, а тут…
– Уйди, милая, – ласково сказал Верховский – видишь, мужик устал?
В номере ожил и зазвонил телефон, но Верховский трубку не брал. Звонили и стучали в дверь – он спал, не раздеваясь – откинув голову на диванную подушку и ветер с моря надувал прозрачные занавески. Только под вечер перелезли через балкон друзья, нагнавшие Верховского другим рейсом Аэрофлота, и опять началась бесконечная пьянка, и голос Верховского, вырвавшись из номера, гулял по набережной Гурзуфа. Под балконом уже собралась целая толпа, скандировали: