Молвинец - стр. 4

Время!

Время камни сбирать. Время класть эти камни в корзины.

Что из ивовых прутьев, из листьев тугих винограда.

Ах, жена вы Троянская, место вам посередине,

Менелай будет в партере, в первом ряду три наяды.

Слишком много шипов и ножей вы мне в сердце кидали,

вдоль эпохи летят, пепелищей, где Троя сгорела.

Этот суд – мой последний. А ваш приговор на металле –

я не помню, чтоб золото кто-то дарил пред расстрелом!

Вы смеётесь, Троянка? Не я вам на сайте, на файле,

на портале вбивала осиновый клин в стиле excel,

я сама против стилей – футболок, заниженных талий,

где улиткой пупок обнажает всю пошлость рефлекса!

Я совсем против всех. Обнимите скорей Менелая!

Здесь в театре абсурда, на рынке тщеславия – густо!

В чём повинна, скажите – чудная, простая, незлая?

Или в том, что пишу не на греческом я, а на русском?

Я бы хлеба поела, ещё бы блинов со сгущёнкой!

Вы хотите мне крылья обрезать и корни заштопать?

Бесполезно, родная! Они отрастут на два счёта,

я могу распустить их, как будто ковёр Пенелопа.

Вы хотите сказать, что украла ваш сон? Ваши чувства?

И слова, что в гнезде желторото орали кукушкой?

Но зубами дракона засеяно поле искусно,

и Латон сторожит золотое руно за опушкой.

Мне совсем не до вас, усыплять ваших псов, вашу стражу,

яд Медеи затух, мёд, как нитка из шёлка, истаял.

И куда ни взгляни – лесть, обман, разношерстье и лажа,

да и в мифах у вас – бесполезно! Лишь выход летальный!

Вы, Троянка, дитя! Вас качает земля колыбельно.

Ваше тело зарыто под тем гаражом, что у моря.

А я харкаю кровью. Я вечному лишь запредельна.

Гильотина – не бог. Да и виселица мне – не горе.

Вот вхожу в этот зал. Отражаюсь во всех фолиантах,

в букинистке, фолио, в библии я Гуттенберга.

За столом третьим – он. Я его узнавала в Атлантах.

Перерезала память! А он просочился с разбега.

О, какой длинный свиток всех нежностей и всех сожжений!

Сопричастий! Касания, молний ударов и сутры!

И созвездье слона (не забыть бы смертельных ранений!),

и созвездье медузы. Но утро! Опять нынче утро!

Оглашайте скорее! В глазах Фаэтоновый ужас!

Уползайте змеёй из шершавой, что кожа, заплатки!

Пьют убитые птицы своё отраженье из лужи.

Ах, гарсон, кружку пива! И танец, конечно, мулатки!

Оплачу я! Троянка! За это – созвездье слоновье!

Я считаю слонов. Вижу ваши я голые ноги.

Без колготок, чулок. И какое-то платье тряпьёвье.

Впрочем, что ж я о жизни? Наверно, устала с дороги…

И опять про слона! Он поможет. А вы – про питона.

И ещё про него. Да, он в третьем ряду (лучше – в петлю)!

И покончим скорей. Приговор. Адвокат. Время оно.

Я – бессмертна.

***

…памяти, места, небес, обладаний твоих,

всё, что имею: познания – дерзкие – тела.

Этих колец годовых и годов световых,

много звенело, летело, желало, горело.

Много стремилось, плелось, разветвлялось, росло,

листья роняло, где все горизонты – слепые.

День моей казни. Ты помнишь, забыл ли число,

как умирать от любви? Умираю впервые!

Как оставаться друзьями со мною – с ребром,

что к твоему позвоночнику крепится люто!

Тридцать серебряных, цену назначишь потом,

долларов, запахов, евро, заплаток, валюты.

Нынче почём Эвересты? И звёзды в ладонь?

Сколько пучок Карфагенов разрушенных? Троей сожжённых?

Если держу на груди, как икону икон

я телефон, где слова твои – бег Фаэтонный?

Ужас в глазах у округлого, нежного «о»,

плач у «люблю» и когтистое эхо над Волгой!