Молодая жена - стр. 6

В два часа слышно было, как в Белове прогудел кирпичный завод.

– Знаете что, – сказал Егор Павлович, поймав несколько вопрошающих взглядов, – я понятия не имею, что у вас такое сегодня: Иван Купала или Илья Пророк. Но в общем, я думаю, женщинам можно будет отправиться домой. А девушки задержатся, подгребут за подборщиком. По-моему, дело у нас уже в шляпе. Как вы думаете? Зимой коровы нам скажут спасибо.

– Душа-мужик! Провалиться на месте! Не догадались пирожка-то ему… Может, не евши… – переговаривались покосницы, почти бегом направляясь с луга.

Маня с Валюшкой шли домой последними. Валюшка по-прежнему хмурилась и молчала.

– Погоди, Валь, я цветков нарву: все же у матери праздник.

Вместе поднялись на бугорчик, где качались нескошенные ромашки и отбившиеся от ближних хлебов васильки и куколь.

– Вон колоколец в кустах сорви. Да не там, вон тот, крупненький… Что ты нынче как мешком ушибленная… – Маня даже засмеялась.

– Зря ты смешки строишь, – угрюмо сказала Валюшка. – Давай на минутку в лозинки сядем, я тебе дело одно скажу… Только дай честное слово, что дружбу не нарушишь!

– Да ты чего это? – спросила Маня растерянно. Валюшка помолчала, собираясь с духом. Потом сказала:

– Ты Володьку нашего не жди, не вернется он… Письмо вчера получили: нашел себе там в Севастополе… какую-то. Расписался.

У Мани дрогнули ресницы. Как можно равнодушнее, не глядя на подругу, уронила:

– Больно он нужен, ждать его!

– Ты на меня-то хоть не обижайся, Манявочка, – жалобно попросила Валюшка. – Хоть он мне и брат родной, но прямо скажу: змей!

– Да пускай себе женится на здоровье, – стараясь унять дрожь в губах, прошептала Маня. – Я про него и думать-то забыла…

С минуту сидели молча, теребили пальцами сухую траву.

– В клуб-то уж сегодня не пойдем? – нерешительно спросила Валюшка. – А то Егор Павлович приглашал, сказал, танцевать будем…

– Да отвяжись ты! – вдруг со слезами сказала Маня.

– Вот… А говорила, не обидишься… Эх ты, подружка!

И обе заплакали: Маня от обиды, Валюшка от жалости. Домой шли молча, утомленные длинным жарким днем и пролитыми слезами. Подходя к дому, Маня вспомнила, что забыла в кустах, где сидели с Валюшкой, нарванные цветы, и слезы вновь одолели, задушили ее.

Сидя с матерью за ужином, Маня то и дело откладывала ложку и смотрела в окно, сжимая губы.

– Ты чего это плохо ешь? – полюбопытствовала тетка Агаша. – По-городскому, что ль, фигуру соблюдаешь? Гляди, дособлюдаешься! Нос-то стал как шило.

– Не для кого мне фигуру соблюдать, – чуть слышно сказала Маня.

– Так уж и не для кого? Скоро небось красавец-то твой придет.

Маня всхлипнула.

– Вот еще оказия! – допытавшись, в чем дело, озадаченно покачала головой тетка Агаша. – Ну и парни пошли, грозой их расшиби!

И поспешно добавила:

– А плакать тоже особо не приходится: таких-то Володек в базарный день пятачок пучок, да и то не берут.

– Все ж обидно, мам! Ведь сколько ждала! – вытирая слезы, сказала Маня.

– Да это само собой, что обидно. А ты форса не теряй! Держи нос повыше. Здесь тебе не найдется – Витька московского подыщет.

Но и сама тетка Агаша есть не смогла. Ужин так и остался почти нетронутым.

«Такую девку обидел, демон его разорви! – с сердцем подумала она, глядя на Маню, которая как будто на глазах осунулась. – Да, первую любовь – ее из сердца легко не выплеснешь! Бывает, на всю жизнь занозой остается…»