Молния Господня - стр. 11

Это свойство в себе Империали хорошо знал. Глубокое понимание людей и любовь к ним, как к братьям в Господе, ещё в юности породили в нём необъяснимый, но безошибочный слух на ложь, фильтрующий слова людские не в произнесённом слове, но в глубине сердца. Этот слух позволял ему моментально отделять истину от её извращений, словесных плевел. Джеронимо не анализировал в себе это качество, но всегда безотчетно пользовался им.

Епископ, безусловно, лгал. В этом не было сомнений.

Но почему? Империали хорошо знал учителя. Умный и циничный, Дориа был из тех, кто, заслышав петарды фейерверка, бывают уверены в нападении неприятеля, учуяв запах роз, озираются в поисках похоронной процессии, а узрев затмение солнца, полагают его концом света. Дориа всегда вычленял из всех причин самые безнадежные следствия и в самых невинных вещах прозревал самые ужасающие основания, проявляя при этом истинно христианскую готовность принять их с полным душевным смирением. И чтобы лицо такого человека исказила такая боль, нужно нечто большее, чем дурная молва на орден.

Ладно – «sufficit diei malitia sua – довольно для каждого дня своей заботы».

Уезжали все они затемно, в воскресение, второго июля, до рассвета. Проводить их вышли Оронзо Беренгардио, Джанни Регола, келарь брат Рудольфо, камерарий брат Джованни, госпиталий и прекантор. Спенто и Фьораванти тоже выехали с ними, и их путь лежал в Больцано, в Трентино-Альто-Адидже, в нескольких часах езды на север от Тренто.

У ворот Джеронимо обернулся на монастырь. Он никогда не привязывался душой местам, куда забрасывала монашеская судьба, и сейчас покидал его почти без сожалений. Гильельмо же оглядывался с тоской: что ждёт его в Тренто? Впрочем, пока с ним Джеронимо… Аллоро истово молился все предшествующие дни, чтобы Господь не разлучил их, и, получив общее с другом назначение, в ликовании возблагодарил Всевышнего.

Они в последний раз прошли под аркой, венчающей монастырские ворота. Шаги отчетливо и гулко звучали под её каменными сводами. «Quomodo sedet sola civitas!»[5] – тихо пробормотал Гильельмо цитату из Иеремии. «Да, – мысленно согласился Джеронимо, – как одинок город, как одиноки шаги путника, как одинок в этих предрассветных сумерках дух мой…»

В которой упомянутые в конце предыдущей главы епископом Лоренцо Дориа полномочия и способности мессира Джеронимо Империали начинают проступать достаточно явственно.

Три дня доминиканцы были в пути, пока на четвертый не достигли древнего галльского поселения на реке Адидже, которое немцы называли Триентом, а местные монахи – Тридентиумом. С 1027 года по Рождестве Господнем, когда епископ города получил княжеский титул, Тренто стал центром церковного княжества.

Отсюда же начал свои мерзкие проповеди два века назад и пакостный разбойник Дольчино.

Места эти были красивы. Нигде и никогда не встречал Гильельмо, уроженец тосканских низин, омываемых водами Лигурийскими, таких живописных предгорий, таких странных трав на рыжих отрогах. Другие запахи и другие цветы, иные звуки и даже иной воздух – всё опьяняло. Возле города они расстались со Спенто и Фьораванти, которые отказались переночевать в Тренто, ибо рассчитывали засветло добраться до Больцано. Томазо был как всегда безучастен, но на прощание крепко обнял товарищей по ордену. Фьораванти простился куда сердечнее, приглашал приезжать, обещал по обустройстве в Больцано непременно навестить их и дал слово вытащить с собой Спенто.