Мои случайные страны. О путешествиях и происшествиях! - стр. 16

Приехали, вернее, приплыли в шикарную гостиницу, «Danieli». Дворец просто удивительный! Перед номером – бронзовая табличка: «В этой комнате останавливалась Жорж Санд». Ну и как мне теперь в ней жить? В соседнем номере – Фредерик Шопен, а в другом – Чарльз Диккенс. Каково, а? Вошла, как в музей: старинное шикарное зеркало – она, Жорж Санд, точно в него смотрелась, тяжелые шторы на окнах, а сами окна выходят на канал, прямо над полосатыми «маркизами», затеняющими кафе на первом этаже у воды. Я запомнила тогда картинку – красно-белые «маркизы», идущие от нашего окна, желтые палки, торчащие из воды, стоянка синих гондол и бирюзовая вода. И запах свежего кофе снизу. Тоже отпечаталось навсегда. А потом – несколько дней беззаботного гуляния по Венеции, милые магазинчики с письменными принадлежностями и дорогущим муранским стеклом, пиццерии на каждом шагу и мои первые попытки поговорить по-итальянски.

Палаццо, а по нашему – дворец

Около гостиницы Даниэли

Шемякин средь шумного бала

Маскарадная колесница

Так выглядел средневековый чумной врач в маске

Маски животных

Без маски из Венеции не уезжал никто!

Маскарад для всех

Позже, через десяток лет, февраль, маскарад в Венеции, и снова совершенно незабываемо. Опять вокзал, открытый от удивления рот и полнейшее счастье.

Тогда Венеция показалась мне совсем другой, вернее, еще более сказочной. Просто прибавилась театральность и зашкаливающая нереальность. Мы приехали специально на карнавал, все говорили, что это необходимо увидеть. Необходимо, и всё тут! Платья и маски были уже заказаны, надо было только выбрать цвет. Хотя зачем мне выбирать цвет, я его заранее уже выбрала – бирюзовый. Хотя от обилия платьев разбегались глаза. Одежда была совершенно настоящая, хорошо сделанная, вручную вышитая, из добротных дорогих материалов, Италия же – родина портных. Маскарадный ужин проходил в палаццо, куда мы приехали на украшенном цветами и еще чем-то тряпочным катере. Помню, там был до неузнаваемости переодетый художник Шемякин, который обожает Венецию именно в феврале. Он надевает черный камзол с кружевами, треуголку с пером и становится очень похожим на своих героев, только без длинного загнутого носика. Но самое интересное, конечно, не праздничный ужин. Самое удивительное было бродить эти несколько дней по венецианским улочкам – жизнь не совсем реальная, вернее, совсем нереальная – пудреные парики и перья, носатые маски, таинственный шепот и звон пряжек на туфлях. Все здороваются: «Как вам идет это платье, синьора!», «Как нам повезло с погодой!», «Синьора, вы прямо из того времени…»

Какое это было ощущение! Словно тебе, еще совсем маленькой, разрешили побыть среди взрослых, и ты наслаждаешься каждой минутой, стараясь запомнить все до мельчайших деталей.

Я и запомнила – серое море, тогда, в феврале, оно серое, разноцветные платья незнакомых дам с чуть намоченными снизу длинными плащами, какие-то особые мужские взгляды сквозь прорези страшных масок и чья-то сорванная ветром треуголка, унесенная к морю и брошенная с высоты прямо в волны.

Маскарад надо обязательно раз в жизни увидеть. И если уж ехать в Венецию, то – в феврале, подгадать, поудивляться, переодеться, выбрать свою маску.

Маски – дело давнее, еще со времен чумы. Средневековые врачи считали, что чумой заражаются от ядовитых испарений, «миазмов», существующих обычно рядом с болотами, что заражение происходит через отравленный воздух, который, соответственно, надо очистить и освежить. Что только для этого не делали! Жгли костры на улицах и окуривали больных дымом лечебных трав и специй, звонили в колокола и палили из пушек, чтобы воздух «задвигался», выпускали в комнате птиц, которые махали крыльями и отгоняли болезнь. А иногда вообще советовали забивать «чумной» воздух чем-то еще более вонючим – трупным запахом дохлой кошки или испражнениями, или просто больного укладывали рядом с козлами, в прямом смысле этого слова. Поскольку большинство обычных врачей сбегало из зараженных городов, властями было решено организовать и особо оплачивать специальных «чумных» врачей, которые обязаны были оставаться в городе до конца эпидемии. И чтобы хоть как-то защититься от «чумных миазмов», врачи стали надевать пугающую маску с длинным клювом, на кончик которого – как противоядие – капали благовония. Делали это для того, чтобы якобы очистить чумной воздух через этот благовонный фильтр, своего рода средневековый противогаз. В этот длинный клюв закладывалось все самое пахучее – розмарин, ладан, лаванду, тертый лавр, розу. А поскольку маска из плотной ткани со стеклами для глаз покрывала всю голову, то дышать в этом противогазе было практически невозможно. Хотя две маленькие дырочки для доступа воздуха все же были. Представляю, какой ужас вселяли в умирающего эти фигуры врачей в черных, до пят, плащах, с длинными клювами вместо лиц и палками. Появлялись вместо самой смерти, чтобы ткнуть несчастного палкой, пробурчать что-то в свой розмариновый клюв, покачать головой в маске и уйти, унося с собой последнюю надежду. Так, видимо, умер в Венеции и великий художник Тициан, заразившись чумой от своего сына, но умер с кистью в руке, не успев закончить картину. Для самих «чумных» докторов такая масочная защита была совершенно бесполезной, но маски прижились именно с тех самых бубонных времен. Масочная «эпидемия» перешла тогда на выжившую аристократию, уж очень удобно было безобразничать, прикрыв лицо, ведь нет лица – нет и наказания. Поэтому игорные дома и бордели были наводнены анонимными персонажами-птицами в шикарных масках с перьями и блестками, которые, покуражившись и набедокуря, снимали маску и возвращались домой благочестивыми отцами семейства. «Я? А что я? Где доказательства, что это был я?» Понравилось такое и простым горожанам, ведь плохой пример заразителен. Так маски вошли в народ. Естественно, пали нравы и мораль, начались, как это водится, злоупотребления, и властям пришлось вводить ограничения, нельзя же безобразничать постоянно! Поэтому закрывать лицо можно стало только в определенные дни, которые обычно совпадали с праздниками.