Мои случайные страны. О путешествиях и происшествиях! - стр. 18
Да и я сама не могла оторваться от удивительного вида на залив и Венецию под ногами, на все стороны света, уходить не хотелось. Единственное разочарование – лифт, пешком нельзя. Лесенка действительно маленькая, винтовая, уже довольно ржавая. Если по ней пустить толпу, представляю… А смотритель – ничего, – ходит туда-сюда, и вестибулярный аппарат небось лучше всех с такими-то тренировками. Однажды башня упала, в начале XIX века. Вот так взяла и упала, никого, слава богу, не убив. Потом снова отстроили.
Сверху – потрясающий вид на земную и водную венецианскую жизнь. Все хотят запомнить, нафотографировать, поделиться такой красотой. Вдруг – БОМММ!!! Прямо над головой, на расстоянии вытянутой руки, «заговорили» колокола. Первым ударил маленький, чтобы мы собрались и подготовились к тому, что будет. А дальше заговорили большие. Они раскачивались прямо над головами, связанные какими-то канатами и бьющие так, чтобы было слышно всей округе. Казалось, они раскачивали саму башню. Я слушала их звон, как будто звенела сама, наполняясь этим звуком, и смотрела, не отрываясь, на огромные, ударяющие по колоколу языки. Потом что-то такое со мной произошло, и я зарыдала. Я, вообще, девушка не плаксивая, слезы у меня – на вес золота, редко такое бывает. А тут вдруг, совершенно неожиданно, мой плач зазвучал в качестве аккомпанемента чудесному звону. Тот самый случай, когда я могу это объяснить какой-то подсознательно накопленной веками памятью, передающейся вместе с генами. Не знаю, как там это по-научному объяснить, ну вот как повадки, цвет глаз, какие-то основы основ и неким фоном – вечный колокольный звон, который всегда созывал люд на вселенский плач или праздник, на пожар или войну, на службу церковную, на благость. И я уже была частью этого звона, и подсознательный, а может, и осознанный трепет вырывался на волю горючими слезами. Стояла, слушала, растворялась. Звон был долгим, громогласным, могучим, проходящим через меня насквозь. И вот закончился, отсчитав положенное время. А я стояла, совсем другая, притихшая, вспомнившая почему-то наших, похороненных здесь, в Венеции, на острове-кладбище – Бродского, Дягилева, Стравинского. Почему именно здесь? Почему в таких странных театральных декорациях? Почему все они были связаны с Венецией?
Первый, кто лег здесь, на кладбищенском острове Сан-Микеле, – Серж Дягилев. Сбылось пророчество цыганки – суждено было Сержу «умереть на воде». Тоже был влюблен в эти вечные венецианские театральные декорации. На могиле всегда лежат пуанты – примета среди балетных: если принести и оставить их около стоптанных мраморных, то ждет успех. Правда, пуанты необходимо утяжелить песком или камнями, чтобы не унес ветер.
По венецианским «улицам»
Большой канал
Второй великий композитор Игорь Стравинский, тоже влюбленный в город и завещавший похоронить себя рядом со своим другом Дягилевым. Умер он в Нью-Йорке, но тело перевезли в Венецию, пышно, чинно, церемониально. Эту гондолу с гробом Стравинского среди всех провожал и Бродский: «Вот – Большой канал, туда Стравинский поканал». А сам Бродский «поканал» на кладбище посреди моря через четверть века.
У Бродского все объяснимо: любовь к венецианке, а видимо, через нее к – Венеции (чем-то похожей на родной Ленинград), и неизвестно, любовь к чему была на первом месте – к женщине или к городу. Он все время возвращался, прилетал на Рождество и совсем не принимал летнюю, жаркую и тесную от людей Венецию – только зимой, только зимой… И влюбленность в город примагнитила его навсегда, не сбылись брошенные когда-то в воздух строки: