Мое личное (не) счастье - стр. 33

— А я сын моей матери. Вы что-то путаете, Евгения Александровна. Я на вас никогда не обижался за это. Не знаю, как бы поступил на вашем месте, но, как ни странно, не осуждаю вас за это. А вот за то, что вы испортили брата – да. Знаете, все это результат вашей вседозволенности и потакания любой Мишиной прихоти. Даже сейчас вы не можете признать, что он был в хлам пьяный. Вам врач об этом не сказал?

— Там были какие-то следы, он не был пьяным.

— Бесполезно. Если вы, перешагнув за девятый десяток, не понимаете элементарных вещей, то двадцатилетний сопляк и подавно. Давайте на этом закончим, — обхожу женщину, но она вновь хватает меня за руку.

— Подожди. Никто не знает, что будет завтра, а я очень не хочу умирать непрощенной.

— У нас с вами равные шансы умереть хоть завтра. Смотрите, еще переживете меня, — одергиваю руку и выхожу из отделения.

Спускаюсь на первый этаж и выхожу на улицу. Рука сразу тянется к сигаретам. Ненавижу эту дурацкую привычку ровно так же, как и ненавижу эту старую каргу. Можно сколько угодно говорить, как мне на нее плевать, но в душе я ее ненавижу. Ненавижу за то, что разлучила с Мишей, за то, что не давала видеться после того, как я вышел из детдома, за то, что испортила его. Ненавижу и все тут. Кажется, только эта стерва может вывести меня из себя. И тлеющая сигарета лишний раз это подтверждает. Выбрасываю опаляющий мои пальцы окурок, хватаюсь за мочку уха, но через считанные секунды вновь закуриваю очередную сигарету. Когда-нибудь эта дрянь меня погубит, хотя всегда есть шанс умереть раньше. Усмехаюсь сам себе и затягиваюсь отравляющим легкие дымом.

***

Сколько бы я себя ни убеждал, что в происшедшем с Мишей виноват он сам, легче не становилось. Есть то, что есть. А на пятый день, несмотря на прогнозы врачей, Миша очнулся и даже заговорил. Бабкиному счастью не было предела. Ни на минуту не оставляла брата, чем в очередной раз вызвала мою ненависть. Когда уж совсем стало невмоготу, отправилась домой приводить себя в порядок.

— Знаешь, мне кажется, я видел свет в конце тоннеля, — хриплым голосом произносит брат. — И это ни хрена не хорошо.

— Зато теперь вышел на свет.

— Не ожидал тебя здесь увидеть. Ты… прости меня, что я тогда наговорил. Ты прав. Все, я честно возьмусь за голову.

— Ты сначала на ноги встань.

— Да куда я денусь.

— Есть несколько вариантов куда деться. Миш, — впервые за полгода беру его за руку, — с возрастом люди не меняются, но тебе всего двадцать три, притормозить еще можно и исправить все тоже.

— Я все исправлю. Если выкарабкаюсь и выйду отсюда на своих двух, торжественно обещаю бросить курить, пить и трахать все, что движется. Только у меня к тебе просьба, — шепчет Миша. — Можешь остаться ненадолго здесь. Бабушка меня с ума сведет, уже за несколько часов меня достала. Не хочу, чтобы она мне потом утку подавала.

— То есть ты хочешь, чтобы это делал я, — не могу скрыть усмешку в голосе.

— Кто угодно, кроме нее.

— Ладно. Повоюем еще с твоей бабкой.

Но вот на удивление повоевать не получилось. Евгения Александровна – а вечером того же дня предстала именно она, а не старуха в печали – была крайне со мной любезна и даже соглашалась на любой мой комментарий.

Когда я вечером впервые позвонил Вике, был готов к тому, что она обидится, но к тому, что выключит телефон – нет. А я думал, выросла. Закуривая очередную сигарету, в который раз подумал, что будет тяжело. Очень тяжело. А через три дня в этом только убедился, когда на множество неотвеченных звонков получил сообщение: