Многоликий странник - стр. 254

снабжало его обитательниц всем необходимым. Хотя подобная завидная независимость от внешнего мира порождала слухи о том, будто Обитель соединена с замком разветвленной сетью подземных ходов. Ничего этого Олак наверняка тоже не знал. Он знал лишь о том, что единственный рожденный ему Адарой ребенок оказался девочкой, которую сам он, неукоснительно соблюдавший все законы Вайла’туна, немедленно завернул в пеленки и со слезами отчаяния передал в руки тех, кто открыл перед ним узкую калитку в воротах Айтен’гарда. Они с Адарой только и успели что дать малышке имя – Орелия, поскольку ее жиденькие кудряшки отливали золотом. Первое время Олак не находил себе места и утешался лишь тем, что Адара достаточно молода для новой попытки. Однако миновала одна зима, за ней пришла вторая, а живот Адары оставался плоским. К концу третьей зимы стало ясно, что она бесплодна. Знающие люди объяснили Олаку, что такова, видать, его судьба. Брать в дом еще одну жену он не мог и не хотел, приемный сын подрастал и исправно звал его отцом, а потому Олак махнул рукой и сосредоточил все свои мысли и чаяния на службе у Ракли. Тем более что после расправы над бедным Ломмом, в жалкой судьбе которого ему пришлось принимать непосредственное участие, Олак приказом свыше был приставлен к Локлану и совершенно потерял счет времени. Молодой хозяин требовал постоянного к себе внимания, не переносил, когда его распоряжения выслушиваются в пол-уха и выполняются с ленцой, как то сходило с рук у Ракли, одним словом, Олак из хорошего бойца с опытом лесных налетов на стоянки шеважа медленно, но верно превращался в стареющего мальчика на побегушках. Он отдалился от дома, проводил большую часть дня в замке и постепенно дошел до того, что вспоминал о женах и приемыше только тогда, когда получал очередное жалование и должен был часть его отправлять в семью. Нельзя сказать, чтобы ему нравилось такое существование, но он воспринимал его как данность и не мечтал о лучшей доле. Да и жалование Локлан положил ему куда лучше, чем было при Ракли. Локлан вообще оказался куда более открытым, простым и предсказуемым хозяином, чем его часто самодурствующий отец. Дома же Олака не держало ровным счетом ничего. Получив как-то под вечер известие о том, что вся его семья трагически погибла, он преспокойно улегся спать в своей скудно обставленной келье на верхнем этаже Меген’тора, справедливо решив, что слезами горю не поможешь, а выспаться не помешает, поскольку назавтра намечался ранний подъем и вылазка на заставу этого крепыша Тулли с помидорами вместо щек. Поблизости от нее накануне были замечены следы шеважа. Ночью ему, вероятно, снились сны про Лайлу и Адару, потому что проснулся он засветло со слипшимися от слез веками. После возвращения из кратковременного похода, не увенчавшегося успехом, он узнал подробности произошедшего. Грибы, которые так любила готовить Лайла, оказались отравленными. Всех троих обеспокоенные соседи нашли в доме лежащими вокруг обеденного стола. Потрясенный мужеством слуги, который даже не удосужился сообщить о постигшем его несчастье, чтобы не путать планы хозяина, решившего во что бы то ни стало поймать хоть кого-нибудь из дикарей, никогда прежде не подступавших настолько близко к Вайла’туну, Локлан распорядился провести расследование причин отравления и найти виновных. Виновных нашли среди рыночных торговцев. Олак подозревал, что все это лишь несчастный случай и никого не винил, однако допрос с пристрастием показал, что отравление вовсе не было трагической случайностью: один из родственников Адары, решивший, что одинокие женщины вряд ли когда дождутся своего отрешившегося от мирской суеты мужа, хотел таким образом завладеть освободившимся домом. Его, а также незадачливых торговцев казнили прямо там же, на рыночной площади, чтобы остальным было неповадно зариться на чужое добро. Из окон своего опустевшего дома Олак отрешенно наблюдал за тем, как коленопреклоненным преступникам отрубали кисти рук, вырывали щипцами языки и перепиливали тупыми пилами позвоночники, и размышлял, стали бы