он тоже с тех пор не появлялся до сегодняшнего утра, когда его послали за гончаром. Душой он рвался к Орелии, но боялся, что не вынесет встречи с ней. И потому, что стыдился своего предательства, на которое пошел ради нее, и потому, что обаяние ее юности, нет-нет да и искушало его. В этом тоже был виноват Скелли с его грязными намеками. Нет, конечно, Олак ничего такого даже в мыслях не мог себе представить, однако сейчас ему особенно отчетливо вспоминались те короткие дни, что он провел с дочерью под одной крышей, и то незабываемое ощущение, которое он испытывал при виде ее гибкой фигурки и гладкой загорелой кожи, когда она, думая, что за ней никто не наблюдает, спустившись в густо заросший акацией сад и сбросив одежду, принимала по утрам солнечные ванны. Он не отваживался расспрашивать ее о жизни в Обители Матерей, однако подобная раскрепощенность никак не вязалась в его сознании с представлениями о строгости царивших там нравов. Орелия добилась от отца разрешения, когда ей заблагорассудится, выводить из стойла одного из двух принадлежавших ему коней, накрывать его тяжелой серой попоной с перекрестиями желтых полос – намек на родство с потомками Дули – и в одиночку кататься по узким улочкам Малого Вайла’туна. То, что он всегда считал верхом неприличия, для нее почему-то казалось само собой разумеющимся. На все его робкие попытки навязаться к ней в провожатые, что было сложно, поскольку большую часть времени он по-прежнему проводил в замке, или приставить к ней кого-нибудь из доверенных
мергов, Орелия лишь с улыбкой отмахивалась и говорила, что ей нравится гулять одной, наедине со своими мыслями. О чем она думала, оставалось для Олака загадкой, хотя в душе он даже радовался, что дочь не ищет обременительных знакомств и не спешит вести в дом первого встречного. Ревновал ли он? Да, наверное. Хотел сохранить для себя? Нет и еще раз нет! Просто она так долго жила только в его сердце – маленькое, беззащитное, кричащее в пеленках существо, – что сейчас, обретя ее во плоти и крови, он старался дать ей любую возможность жить полной жизнью, не оглядываясь назад и не имея повода упрекать его за честность, обернувшуюся предательством.
– Ты уверен, что хочешь остаться в замке?
Олаку сперва показалось, что это к нему обращается его внутренний голос, Однако то был Локлан, с нетерпением ожидавший вина. Он имел обыкновение говорить, будто вино помогает ему мыслить.
– Да, хелет Локлан, уверен.
Занятно наблюдать, как этот слуга изображает на лице уязвленное самолюбие, подумал Хейзит. Пока его не было, они на пару с Локланом ввели Ниеракта в суть задумки, и тот пришел в бурный восторг. Досадуя поначалу лишь на то, что сам не догадался до столь простого решения наболевшей проблемы, он, казалось, сразу же забыл об этом, стоило Локлану назвать причитавшуюся ему долю: стоимость каждого пятнадцатого лиг’бурна. Ниеракт считал сносно и быстро рассудил, что при существующей потребности в камне и тех щадящих ценах, которые уже были рассчитаны до него, гончарная мастерская вполне может оставаться на неопределенный срок в полном распоряжении Шилоха. Уж кому как ни ему, Ниеракту, было знать, во что обойдется «выпечка» каждого камня притом, что производиться их будет не десяток и даже не сотня за раз. О подобном размахе ни один гончар не мог и мечтать. А о таких деньгах и подавно!
