Милицейская сага - стр. 27

Марешко благодарно закивал, будто ему сейчас сказали нечто приятное, просто-таки умасливающее душу.

– У меня у самого последняя десятка пошла! Вон демобильские зарубки делать начал, – непримиримый Рябоконь ткнул в косяк, истыканный ножом. – А только подлянки никому не кидаю.

– Ну, уж и подлянки, – осторожно обиделся Марешко. – Хочешь, ставь себе эту “палку” на учёт. Подумаешь, находка.

– Так чего, отдаёшь?

– А то из-за всякой ерунды ссоримся, ссоримся.

– Значит, не отдаст, – мрачно констатировал Рябоконь. – Этот паучило чего под себя подгрёб, так уж не выпустит. А ведь человеком при Котовцеве был: “головку” вагонзавода обложил и затравил в одиночку, – не стесняясь присутствия Марешко, припомнил Рябоконь. – Равнялись мы на тебя, скотина!

Марешко зябко, едва заметно скосившись в сторону выхода, поёжился.

– И в лапу не брал! А теперь рад бы, да не дают, поди, – не за что! Вот только и осталось последнее – “палки” у корешков тибрить.

Он замолчал: под прозрачной кожицей на лице Марешко – словно подсветка включилась – расцвели и зашевелили отростками обширные кусты капилляров. Тяжёлое молчание наполнило комнату.

– Воды? – догадался Мороз.

Марешко жестом отказался.

– Всем нам… досталось, – тихо произнёс он.

– Да, я чего зашел-то, ребята, – сделав над собой усилие, Марешко слабо улыбнулся. – Агент мне только что позвонил: в горсаду нацмены-цветочники появились. Тариэла видели.

– Сильна твоя фортуна, парень! – Лисицкий вскочил.

– Если еще зацепим, – Рябоконь, сомневаясь, покрутил тоненькую папочку. – Будем документировать или ну его?..

Метнул папку в сейф.

– Я прихвачу понятых и зайду от набережной! – выбегая, азартно крикнул Лисицкий.

– Может, и мне с вами?.. – засомневался Марешко, но, наткнувшись пасмурный взгляд Рябоконя, передумал. – А впрочем, работы много.

Когда он повернулся, у Мороза подкатило к горлу: над лоснящимся, усыпанном перхотью воротником старого пиджака на дряблой шее задрожали от сотрясения слежанные ошметья седых волос. Мороз уже слышал, что полгода назад у вдовца Марешко от лейкемии умерла единственная дочь.

Рябоконь шел быстро, напором своим раздвигая встречных. Они прошли пивной бар, за которым открылась узорчатая решетка городского сада, – и вдоль нее фанерные, уставленные цветами ряды. Шла оживленная торговля. Но южан за прилавками не было. Правда, чуть в стороне, облокотившись о табачный киоск, углубился в газету «Правда» грузин лет сорока, в кремовом, прекрасного покроя костюме.

К нему-то, не задерживаясь, и направился прямиком Рябоконь.

– Ба, Сергей Васильевич, – с теплым акцентом поприветствовал тот, неспешно складывая газету. – Давно не видал.

– Давно, – Рябоконь, помедлив, пожал протянутую руку, не переставая зыркать по рядам цветочниц. – Давно, Тариэл.

Сердце у Мороза екнуло.

– Опять чего ищете? – посочувствовал Тариэл. – Работка же у вас. Ни сна ни отдыха измученной душе. Так у классика?

– Так, так, – насупился Рябоконь. С классиками он был не в ладах. – В Знаменское чего таскался?

– Какой-такой Знаменское? – удивился Тариэл. Чересчур быстро удивился.

– Со шмотками. Вместе с прошмандовкой этой, ну… – Рябоконь припоминающе пощелкал пальцами.

Тариэл со снисходительной вежливостью ждал.

– Да сам знаешь. Лавейкина, во! Кожей, замшей торговали, – совсем уж безнадежно попытался освежить его память Рябоконь.