Милая - стр. 3
Лейтенант рассмеялся.
– У меня там желание спать.
– У девчонки даже родственников нет. Что жила, что умерла, всё едино. Коллеги повздыхают и забудут.
– Но не тот парнишка. Гарфилд, – сказала позади Эгле.
Морось напитала её волосы, сделав резкими на фоне лица и тяжёлыми. Эгле стояла прямо и спокойно. Ворот плаща был расстёгнут. Она не носила перчатки, шарфы или шляпы, не курила сигареты и сигары, не бранилась и всё равно была похожа на детектива больше, чем сам Донован.
– Любовь, – произнёс Донован с придыханием, и Мартинсен хрюкнул.
– Вы абсолютно правы, детектив.
– Что смеюсь?
– Нет, что дали определение. Ваша насмешка понятна и не вызывает у меня осуждения. Вы смущены. Вы тоже, лейтенант.
– А? – Мартинсен вылупился.
– Его врождённые особенности не допускают грязной шелухи взросления. Мальчик любит искренне и чисто. Он – ребёнок. Вам обоим неловко, потому что любовь для вас – горизонтальное трение тел. Не спешите, лейтенант: я знаю, вертикальное также бывает. Вы уже забыли, как в детстве были влюблены в соседскую девчушку. Что чувствовали к ней.
– Я помню. Её звали Белла, – внезапно сказал лейтенант. – Её папаша торговал подержанными автомобилями. Мы с Беллой построили в овраге дом из ржавых дверей легковушек и ловили в тамошнем ручье тритонов. Я собирал для неё одуванчики, а она готовила из них салат.
– Из тритонов, друг?
– Из одуванчиков.
– И ты его ел? – Донован ухмыльнулся.
– Я ел. Давился, но лопал. Мне нравилось, как Белла смеётся.
– Вы целовались? Хоть раз?
– Донован, ты болван. Ну, да. Целовались. Я целовал её в щеку.
– И что вы ощущали, лейтенант? – спросила Эгле дружелюбно.
– Гордость, наверное. Солнце.
– А потом наступил пубертат. И ты бахнул, солнышко. Уродливой сверхновой. Прыщавой и читающей похабные журнальчики…
– Болван три раза! Ну, а сам так не делал?
– Я, – начал Донован было. – Я…
Загудело и заклокотало мотором: неотложка выезжала со двора, распугивая праздных зевак. Эгле оглянулась.
– Детектив Донован, – она закрыла тему очень вовремя. – Я обратила внимание, но и вы, конечно, видели. Рана… Кожа не стёсана тем характерным образом, который бывает при ударе сверху вниз или же снизу вверх. Убийца – примерно одного роста с жертвой.
– Какого роста Дрейк? – спросил в никуда Донован.
– Да нет, наш парень высокий, – старуха пожевала губами. – Одно время он работал маляром. До того, как выгнали из бригады за драку. Красил в парке забор – в высоту тот два с лишним метра – и не пользовался лестницей при этом. А как нам что подладить – вечно сто отговорок. Дед! – она заорала так громко, что Донован непроизвольно вздрогнул. – Эй, дед! Поди сюда!
Сгорбленный старик с громоздким слуховым аппаратом высунулся из сарая и чихнул.
– Дед! – бабка Дрейка сурово упёрла колбасообразные толстые руки в бока. – Дрейк натворил опять что-то, скотина. Говорите прямо, мистер… офицер. Въехал в чью-то машину? Он не должен был вернуться сейчас.
– Откуда? – Донован насторожился.
Бабка Дрейка зафыркала.
– Да он же на слёте в пустыне. Ну, знаете, их байкерское сборище… Палатки, пиво, песни под гитару. У парня есть приятели – чего тут необычного, мистер…
– Детектив, – поправил Донован. – Ваш внук, миссис Грейхарт, подозревается в убийстве человека.
Октябрь завернул всё в туман. Двор скрылся в пелене сырого и жемчужного, и деревья за домом торчали, как призраки. Мистер Грейхарт, привычный, видно, к выкрутасам Дрейка, не отреагировал на звучное воззвание супруги: вновь скрылся в сарае и чем-то задребезжал. Эгле смотрела на сбитый из разноцветных досок сарай с интересом. Туман весомо, ощутимо пах – дымным чадом от фабрики, холодом, перегнивающей подстилкой листьев. Под ногами чавкало. В грязи, в которую превратилась земля, не наблюдалось свежих отпечатков шин – лишь смутные и растоптанные.