Михайловская дева - стр. 29
– Александр Сергеевич, это вы? – робко поинтересовался он.
Изображение в зеркале приосанилось, сложило руки на груди, в тонких смуглых пальцах мелькнуло гусиное перо.
– Да, я, – фальшивым и немного скрипучим голосом объявил зеркальный образ великого поэта.
Именно этот голос убедил Владимира в том, что его снова бессовестно разыгрывают.
Он пошевелил рукой, и поэт пошевелил, он скорчил гримасу – скорчил ее и Пушкин.
«Господи, что я делаю? Это мерзкое зеркало снова глумиться надо мною»
После гадкого кривляния, зеркальный образ нахмурился и произнес каким-то механическим голосом:
– Махнев, «не тот поэт, кто рифмы плесть умеет
И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет.
Хорошие стихи не так легко писать…»[9]
– Ах, Александр Сергеевич, как хорошо я знаю эти ваши строки. Я и сам их неоднократно упоминал. Но, я же решился на прозу.
– А и прозой своей нечего бумагу марать! – взвизгнул фальшивый Пушкин.
Зеркало заволновалось, а образ Пушкина стал бледнеть и таять, размываться, словно ветхая от времени страничка пожелтевшей книги.
– А это мы еще посмотрим: что стоит делать мне, и что не стоит более. Но это все в моей лишь воле… Тебя ж, зловредное зерцало, насмешек, глупых призраков приют, я разобью, как только все уроки мои на этом свете истекут. Тогда втащу тебя на задний двор и там с великим упоеньем возьму в десницу я топор и разобью в осколки… Месть моя тебя не минет, подлое творенье!.. Ой, что я несу? Опять стихами?! Что со мной? Это не я говорю. Черти, вы задурили мне всю голову.
Владимир поднял глаза. Зеркало показывало ему его собственное отражение. Владимиру стало смешно… Он расхохотался. И пошел спать.
Он немного поворочался и снова задремал.
Казалось, Владимир спал без сновидений. Разбудило его птичье пение и стрекот кузнечиков.
«Что за новости?» – едва подумал он и лениво повернулся на другой бок. Сквозь закрытые веки он увидел широкий сноп света и невольно зажмурился. Рука прикрыла глаза. Это был летний солнечный свет. И шел он не со стороны распахнутого окна. Нет, комната все также пребывала в ночном полумраке, разбавленном стрелами ускользающей по небосводу огромной луны. Можно даже сказать, что темнота стала гуще, ибо лунный свет наоборот поредел, по сравнению с тем часом, когда он так неудачно попробовал себя в прозе.
Темнота роилась по углам комнаты, зато, прямо на противоположной стене, там, где висела картина, нарисованная кистью демона, произошли значительные изменения. Зеленый летний пейзаж, со светлой беседкой в перспективе и женской фигуркой в розовом платье, стал ярче, больше и живее. Картина со стены опустилась почти до самого пола. Именно от нее шел яркий летний свет. Полилась песня жаворонков, подул свежий ветерок.
Владимир, не веря своим глазам, приподнялся на локте и посмотрел в сторону огромной рамы. В комнате все ощутимее запахло летней луговой травой, горячей землей и почему-то сдобой. Он невольно опустил ноги с кровати. Голые ступни ощутили нечто прохладное. Владимир посмотрел на пол. Босые ноги стояли на зеленой траве. Да, да! От его кровати, до картины, прямо по полу, стелилась травяная тропинка. Он и пошел по ней. Казалось, что из темного сарая распахнули дверь в летний полдень, и что не мешало бы покинуть этот «сарай» и выйти на свежий воздух. Как только Владимир вошел в живую картину, оставленную демоном, он задохнулся от порыва свежего ветра. Голова закружилась от высоты синего неба и бегущих ватных облаков. Он готов был поклясться, что попал в мир яви. Ибо все в этой картине было живо, и простор был самый, что ни на есть настоящий, какой бывает на залитых солнцем российских лугах и долах. Он остановился в небольшой задумчивости. И все же решил вернуться на минуту в комнату, чтобы надеть на ноги легкие сапоги. Штаны и светлая рубашка казались ему вполне подходящими для летней прогулки. На всякий случай он захватил с собой изящную бархатную куртку. Ее он перекинул через плечо, пригладил русые кудри и решительно зашагал по раскидистому лугу. Он прошел треть версты, спускаясь все ниже, к подножию холма. То, что ранее ему казалось лугом, оказалось небольшой возвышенностью. А когда наш герой оглянулся, то увидел, что прямоугольный темный проем, обратный вход в его комнату, остался на самой высшей точке этого холма. Этот вход темнел так, словно за ним начиналась сама бездна.