Михаил Булгаков, возмутитель спокойствия. Несоветский писатель советского времени - стр. 77
И отчаявшийся литератор заканчивает письмо просьбой выпустить его за границу «на тот срок, который будет найден нужным»424.
Это, первое из известных нам обращений «наверх», Булгаков адресует влиятельному человеку, симпатизирующему ему, пытавшемуся отстоять «Бег», и оно значительно жестче, прямее, да и попросту короче, нежели широко известное сегодня письмо правительству 1930 года, о котором будет идти речь позже.
Свидерский в тот же день устраивает встречу с драматургом и пишет после нее секретарю ЦК ВКП(б) А. П. Смирнову:
Я имел продолжительную беседу с Булгаковым. Он производит впечатление человека затравленного и обреченного. Я даже не уверен, что он нервно здоров. Положение его действительно безысходное. <…> При таких условиях удовлетворение его просьбы является справедливым425.
Смирнов с этим не согласен. Он отправляет письмо Булгакова вместе с запиской Свидерского В. М. Молотову – с просьбой «разослать их всем членам и кандидатам Политбюро» под грифом «Секретно», от себя добавив, что просьбу о выезде за границу надо отклонить, так как «выпускать его за границу с такими настроениями – значит увеличивать число врагов»426.
В том же июле 1929 года Булгаков отправляет письмо, адресованное нескольким влиятельным лицам: Сталину, М. И. Калинину, А. И. Свидерскому и М. Горькому:
…К настоящему театральному сезону все мои пьесы оказываются запрещенными. <…> Не будучи в силах более существовать, затравленный, зная, что ни печататься, ни ставиться больше в пределах СССР мне нельзя, доведенный до нервного расстройства <…> прошу Вашего ходатайства перед правительством СССР об изгнании меня за пределы СССР <…>427
Ответа на этот отчаянный крик не последовало.
И видимо, тогда же очередное донесение осведомителя сообщает: «Писатель Булгаков говорит, что занимается правкой старых рукописей и закрывает драматургическую лавочку»428.
3 сентября он отправляет еще два письма, секретарю ЦИК А. С. Енукидзе и Горькому, в которых вновь просит выпустить его за границу «на тот срок, который Правительство Союза найдет нужным назначить мне»429. 28 сентября пишет Горькому (попросившему через Замятина о копии прежнего письма), повторяя просьбу «вынести гуманное решение – отпустить меня!»430.
Ответов ни от одного из адресатов не будет. Другие страны Булгаков так и не увидит.
В разговоре со мною 18 марта 1979 года П. А. Марков рассказывал, что во МХАТе существовала версия о том, что, излагая Рыкову свою позицию по отношению к пьесе, Сталин сказал: «В „Беге“ я должен был сделать уступку комсомолу». В той же беседе П. А. Марков объяснял мне:
Рыков покровительствовал Константину Сергеевичу и МХАТ. Руководитель театра Станиславский в 1927 году еще имел громадное влияние. И секретарь Рыкова говорила со Станиславским по прямому проводу, без промежуточных инстанций431.
В Театре им. Вс. Мейерхольда идет спектакль «Клоп», и со сцены звучит хлесткая фраза Маяковского о словаре умерших слов: «Бюрократизм, богоискательство, бублики, богема, Булгаков…» Весной 1929 года Булгаков задумывает драматургическую реплику – пьесу «Блаженство», ответ на сатиру Маяковского. Пьеса будет написана несколькими годами позже, но на машинописном тексте 3‑й редакции будет поставлена дата: 1929–1934.
После полутора лет газетно-журнальных поношений, заседаний худполитсоветов, ГРК, Главискусства, ОГПУ и Политбюро пьеса «Бег», кажется, убита. Представляется, что самое точное объяснение глубинных причин изгнания булгаковских сочинений со сцены дал один из внимательных рецензентов, объяснивший социальную роль старых «художественников» и их любимого драматурга: в спектаклях МХАТ