Михаил Булгаков, возмутитель спокойствия. Несоветский писатель советского времени - стр. 64
Все это – агония больших героев, легендарных генералов, и даже Врангель по характеристике автора «храбр и благороден». Напротив, эпизодическая фигура буденновца в 1 картине, дико орущая о расстрелах и физической расправе, еще более подчеркивает превосходство и внутреннее благородство героев белого движения344.
В начале лета 1928 года новым руководителем Главреперткома назначен Ф. Ф. Раскольников. Он-то и станет главным противником «Бега». Но в мае этого ни театр, ни автор еще не знают.
Марков посылает телеграмму Булгакову, путешествующему по местам, где он провел месяцы окончания Гражданской войны (Тифлис, Батуми), прося разрешения вступить в переговоры с Главреперткомом. И летом, судя по еще одному письму Маркова от 25 августа, в самом деле какие-то переговоры происходят.
Судаков рассказывал мне летом о твоем свидании с Реперткомом, которое укрепило мои надежды на постановку «Бега». Думаю, что если вы действительно нашли какие-то точки соприкосновения с Раскольниковым, то за эту работу приняться необходимо, и как можно скорее345.
Информации о прямом контакте, да еще дружественном, Булгакова с Раскольниковым нет. Возможно, имеется в виду визит Замятина и Булгакова в Союз писателей 7 июня, где Федерация объединений советских писателей (ФОСП) устраивала встречу с Горьким, появившимся в Москве в связи с празднованием своего 60-летия. Горький, пристально следящий за новыми талантливыми литераторами в России, после встречи говорил с Раскольниковым, председателем только что созданного Худполитсовета при Главреперткоме, о делах Замятина и, возможно, о булгаковской пьесе346.
11 августа 1928 года Булгаков пишет Горькому. Он просит его помочь в возвращении из ГПУ рукописей, изъятых во время майского обыска 1926 года:
Есть только один человек, который их может взять оттуда, – это Вы. И я буду считать это незабываемым одолжением.
Я знаю, что мне вряд ли придется еще разговаривать печатно с читателем. Дело это прекращается. И я не стремлюсь уже к этому.
Я не хочу.
Я не желаю.
Я желаю разговаривать наедине и сам с собой. Это занятие безвредно, и я никогда не помирюсь с мыслью, что право на него можно отнять347.
Эти строчки – яркое свидетельство того, что понимал Булгаков о себе и своем писательском будущем в месяцы борьбы за постановку «Бега». Но театр все еще был настроен оптимистически.
28 августа 1928 года Марков сообщает Станиславскому, что «Горький передал через Н. Д. Телешова о разрешении „Бега“ – известие, еще не подтвердившееся, но дающее большие надежды на включение „Бега“ в репертуар»348. Но еще и спустя месяц Немирович телеграфирует Станиславскому в Берлин: «Хотим приступить к репетициям <…> разрешаемый „Бег“»349. Это значит, что судьба пьесы, уже год живущей в театральных планах МХАТа, в сентябре все еще остается подвешенной. Похоже, что нетерпеливый И. Я. Судаков, скорее, выдавал желаемое за действительное.
Не оставляя хлопоты о пьесе, МХАТ предпринимает важный шаг: обращается к «тяжелой артиллерии» – Горькому, с интересом и симпатией относившемуся к Булгакову. Горький пьесу читал (21 сентября баронесса М. И. Будберг, Мура, близкий друг Алексея Максимовича, просила в письме привезти или прислать пьесу «Бег», то есть знала, что у Горького она есть350).
27 сентября Булгаков пишет Замятину о статье «Премьера» (которую Замятин намеревался включить в альманах Драмсоюза):