Между яблонь - стр. 20
– Да всё хорошо, мам. Устроилось с домом. Почти. Скоро мастер приедет из города, всё наладит. Там хорошо, мам. Просторно так, и яблони прямо в окна стучатся… В школе хорошо. Мне нравится. Ты Кирику передавай привет обязательно…
– Анечка… Ты…
– Что? Мам, говоришь что-то? Плохо слышу!
–…нечка… долго одна не гу…
– Мама! Связь плохая!
–…орожна… всякие ходят… даже в дере…
– Ничего не слышу, мам. Я найду завтра, где получше ловит. Я люблю тебя! Пока-пока…
Отключила вызов, опустила трубку.
Шипела и мигала одна из трёх ламп в пятерной люстре-колокольчике. Что-то напевала во дворе Маруська – было слышно через приоткрытую дверь. Ветер нёс из сеней и стелил по полу вечерний сквозняк.
Антонина закопошилась за шторкой, выглянула: сначала одну ногу спустила, потом вторую (Аня впервые обратила внимание, какие у неё тапочки: не тапочки даже, а домашние туфли, мягкие, но на каблучке, ни капли не старушечьи). Отдёрнула занавеску и посидела немного тихонько, сложив руки на коленях, как примерная первоклашка. Глаза у неё были ничуть не красные, только лицо – рассеянное, как будто смотрела она не на Аню, не на комнату, а куда-то вообще в другое пространство. И словно морщинок меньше сделалось.
Но вот загремела тазом Маруська, забормотало где-то вдалеке радио, протарахтел пазик, шедший последним субботним рейсом в Крапивинск. Антонина очнулась и бодро слезла на пол. Постукивая каблучками, подошла к Ане, села рядышком, приобняла за плечи.
– Взгрустнулось? Бывает, Анечка, бывает… Это хорошо, когда те, по ком грустишь, недалеко. Когда можно раз – и позвонить, и приехать. Не плачьте, Анечка, не надо. Незачем по ним плакать, по живым…
Бабка больше ничего не сказала, но конец фразы Аня услышала – как будто его в воздухе подвесили, плотный, едкий, как папиросный дым.
– Давайте я пойду Маше помогу, – сдавленно предложила она. – И посуду ещё не вымыла… Простите…
– Да что ты тут, служанка, что ли, чтоб мыть да помогать постоянно? – проворчала Антонина. – Шла бы просто погуляла. А то – дом-школа, дом-школа, как в тюрьму себя посадила.
– Всё в порядке, – отмахнулась Аня, вставая. – Спасибо вам… за понимание.
И быстро вышла в сени. Пока напяливала ботинки, из кармана выпали три сухих хрупких бусины. Что ещё такое? Откуда? Аня нашарила их в темноте на пыльном полу, поднесла к глазам. На улице уже включили фонари, и в косом бело-жёлтом луче она разглядела неровные шершавые красные шарики, похожие на сухую черешню. Что за ерунда ещё? Но выкинуть, отпустить их с ладони в мокрую траву не захотела. Такие маленькие, сморщенные, беззащитные и как будто изнутри светятся. Откуда могли взяться? Разве что Кир прошлым летом эту кофту напяливал, когда было прохладно… Может быть, запихал в карман ягоды и забыл. А они так красиво высохли.
Аня сама знала, что это не так. Перед отъездом она все вещи тщательно перетряхнула и перестирала, да и брат не такой ротозей, чтобы распихивать ягоды по карманам – у него на это рот есть. Но других версий не было.
Аня, пожимая плечами, чему-то глупо улыбаясь, вышла во двор.
Светила белая, как кусок ваты, луна. Маша, как актриса в театре теней, прыгала среди белых простынь. Три кривых яблони в лунном свете расправились, распушили крепкие листья и стояли, как мрачные невесты: каждый листик был окаймлён белым лунным бликом. Позади, в том месте, где за двором не было домов и видно было далеким-далеко до самого пустыря, вставали густые тучи.