Мэйделе - стр. 28
Это были самые тяжёлые недели, пожалуй. Если Ривка была морально готова ехать, даже грезила городом, в котором будет учиться, то Гита… Мэйделе стала чаще грустить и тихо-тихо плакать в подушку, что не могло радовать Маму, сидевшую с девушкой почти постоянно, уговаривавшую её, успокаивавшую.
– Мама, может, лучше в Одессе? – спросил однажды Йося, которому было тяжело от слёз сестры.
– Йося, кто мучил нашу Мэйделе? Мало ли что может случиться… – ответила Циля. – Беспокоюсь я за неё, лучше подальше от границ да от румын…
– Вот оно что… – брат пошёл разговаривать с сестрой. После этого разговора на лице Мэйделе появилась решимость, слёзы сошли на нет, но от тоски в глазах ребёнка хотелось плакать.
– Мэйделе, так надо, Мама не может ошибаться, – сказала девушке сестра, и Гита приняла это.
Первыми провожали Ривку и Мишу – экзамены у девушки начинались немного раньше, чем у Гиты, оттого она и уезжала раньше. Замершие на перроне сёстры… А потом объятия Мамы – последние перед долгой разлукой. Очень долгой – аж до самой зимы, поэтому плакали и Ривка, и Циля, и Гита… Изя держался, как и Йося, – мужчинам нельзя. Наконец в окне вагона появилось лицо сестрички, едва видной Гите из-за заливавших лицо слёз. Ривку Миша успокаивал до самой ночи, но сумел успокоить, а Мэйделе вдруг стало как-то пусто в комнате, и она провела всю ночь, гладя недавнюю фотографию сестры. Потом дни побежали как-то очень быстро, и вот…
Через неделю уезжала и Гита. Свою младшую Циле было особенно тяжело отпускать, но женщина чувствовала, что так будет правильно – подальше от румын, потому что пограничники доносили о каком-то странном шевелении на той стороне. По мнению Цили, надо наступить на горло жалости, чтобы доченька была в безопасности. И вот… Решимость девушки испарилась на вокзале. Все слова будто исчезли – её хотели разлучить с Мамой! Отчаянно рыдающая от расставания с самым святым на свете человеком Гита никак не могла отцепиться от Мамы. От той, что была всем для этой девушки, по-прежнему ласково называемой «мэйделе», что значило «девочка». Так называли ещё совсем маленьких девочек, но именно «мэйделе» почти стало вторым именем Гиты, совсем не представлявшей себе жизни без Мамы. С трудом усадив дочь в поезд, Циля уже жалела о своём решении. Видеть, как рвётся от разлуки сердце ребёнка, было для матери невыносимо. Казалось, ещё минута, и всё будет переиграно. Понимал это и Изя, шепнувший что-то на ухо понурившейся доченьке. Стоя на ступеньках вагона, девушка вбирала в себя образ Мамы.
– Я буду писать, Мама! Каждый день! – выкрикнула стоявшая на ступеньках девушка.
– Пиши, доченька, доброго пути! – ответила ей Циля, не замечая текущих слёз.
Свистнул паровоз, поезд медленно двинулся, уезжая от вокзала, а девушка всё стояла и смотрела, пока наконец Одесса не скрылась в вечерней дымке. В купе неожиданно обнаружился хорошо знакомый юноша – Аркадий Нудельман, тоже отправлявшийся в Москву. И снова Гита почувствовала – она не одна. Её ждет Мама, её поддерживает страна и… Аркашу девушка восприняла чуть ли не знамением… несмотря на то, что встретить его в поезде она не ожидала, – вроде бы он собирался поступать в Одессе.
– А ты как здесь? – удивилась Мэйделе, даже забыв про слёзы.
– Ну не могу же я тебя оставить совсем одну? – улыбнулся протянувший девушке носовой платок юноша.