Метаморфозы. Новая история философии - стр. 4

Это Платон в своих трудах впервые употребил слово «философия» в смысле, близком к сегодняшнему. Он же – первый историк философии. Ведь главным действующим лицом большинства его диалогов является его учитель, Сократ. При этом Платон – не биограф Сократа! Он не представляет нам жизнь Сократа в целом. Не ясно, где говорит и действует Сократ, а где Платон. Платону в этом смысле повезло, поскольку Сократ сознательно ничего не писал. Во многом благодаря этому и получилась, сложилась философия Платона, как мы её знаем. Возможно, самая влиятельная и продуктивная философия в истории человечества! Ведь без неё нельзя себе представить ни христианство с исламом, ни всю рационалистическую мысль Нового Времени, и даже Гегеля. Платоновский Сократ – это вымысел, безусловно, самый мощный вымысел в истории философии.

Каждый конкретный историк философии по-разному трактует, что является наиболее существенным для философии. Это верно в отношении Аристотеля, который был первым («официально»!) историком философии, и это верно в отношении Гегеля, который надеялся, что он станет последним историком философии. Их взгляды на природу философии сильно отличались. Аристотель в своей «Метафизике» и Гегель в своих «Лекциях по истории философии» рассматривали учения более ранних по отношению к ним философов как нетвёрдые шаги в направлении того видения, которое они сами излагали. Сегодня же считается, что только тот, кто обладает непомерной самоуверенностью, может написать историю философии таким образом. Может поэтому после Гегеля философия идёт только на спад?

Но ведь именно Гегель первым показал, что «для понимания низших ступеней необходимо знакомство с высшим организмом, ибо он является масштабом и первообразом для менее развитых; так как в нём всё дошло до своей развернутой деятельности, то ясно, что лишь из него можно познать неразвитое. Например, амёбы или инфузории – это образцы ещё настолько глухой (аутистичной – А.Т.) формы жизни, не представляющей собой организма, что их можно постигнуть только исходя из более развитой животной жизни»[1]. Конечно, в последующем более ясно вырисовывается реальная основа, на которой выросло предшествующее. «…История философии, – говорит Гегель, – не есть вслепую набранная коллекция взбредших в голову мыслей, ни случайное движение вперёд… Философски[е] учени[я возникают] друг из друга, так что каждое из них непременно предполагает предыдущее…»[2] Как последующее невозможно без предшествующего, так и предшествующее не до конца постижимо без последующего. Речь должна идти не просто о нагромождении накопленных знаний, но также и об их преобразовании и углублении, в результате чего они меняют своё место, обобщаются, заново выводятся, переизобретаются, трансформируются, переживают метаморфозу.

Представим, что у некоего философа прошлого содержится некое знание «Х» о том или ином предмете. Изложение этого знания сегодня возможно лишь как результат дополнительного анализа и сложных сопоставлений с тем, чего эмпирически просто нет в изначальном, аутентичном тексте, у мыслителя, впервые его выработавшего. Так знание «Х», понятое, развитое и переосмысленное в связи с вновь открывшимся с течением времени контекстом, превращается в знание «Y», «V», «Z» и т. д. Это и есть то, что должна делать история философии. Поэтому-то она и «новая». В этом смысле история философии всегда новая! В конце концов, как отмечал всё тот же Гегель (о хитрости мирового разума в «Философии истории»), «мы, обозревая прошедшее, как бы велико оно ни было, имеем дело лишь с настоящим»