Мемуары непрожитой жизни - стр. 8

Перечитываю и редактирую свои записи о дошкольном возрасте. Неужели ребенок столь малого возраста может столько понимать и запоминать? Как удивительно устроен человеческий мозг! Может, все эти истории не настоящие, просто «ложная» память, или я их сама себе придумала? Нет, я помню и бабку Люсю, и бабку Нину совершенно отчетливо, хотя их уже больше нет с нами. Откуда в заметке «Мой жених Лешка Перчук» взялась фраза «море разливанное»? Я в детстве так говорила? Точно помню, что говорила. Удивительная штука – человеческая память…

Запомнит ли мой сын свое детство так, как запомнила его я?

Его привозили с дачи домой на два дня для того, чтобы мы купили все необходимое к школе. Он уже пойдет в третий класс. Он стал высокий, сильный и гибкий, как угорь. В нем уже нет детской пухлости и смешной неуклюжести. Девять лет, он со мной уже девять лет… До того, как он приехал, я даже не понимала, как сильно по нему соскучилась, как мне его не хватало. Он стал независимым, и уже не понятно, кто кому больше нужен: он мне или я ему. Он теперь влюблен в девочку Катю, с которой играл на даче. Уехал с двойственным чувством: с одной стороны, ему хочется остаться дома, со мной, с другой стороны – ему на даче весело и там Катя. При всем понимании того, что ребенку летом на даче лучше, у меня в очередной раз будто кусочек сердца откололся.

Остаток лета после Мариуполя я провожу в Горелово, в большом и всегда прохладном доме бабки Люси. Для меня привезли машину речного песка и выгрузили за забором внутри участка. За забором бегают мальчишки, они играют в «войнушку». Мне не разрешается выходить с участка, потому что на улице ездят машины. Точнее, утверждается, что машины не ездят – они гоняют, как безумные. Сейчас смешно даже вспоминать об этом: в то время по нашему Речному переулку проезжал от силы один автомобиль в сутки, причем этот автомобиль принадлежал дяде Володе, старшему сыну бабки Люси и брату бабки Нины.

Один мальчик останавливается на улице прямо напротив меня. Мальчика зовут Алик.

Хранилище памяти. Таким я его и увидела в первый раз – своего будущего мужа. Он был очень загорелый, лопоухий и кривоногий. Алик стоял, смотрел на меня из-за забора и весело посвистывал. Одет он был отнюдь не в детские вещи: на нем была поношенная военная гимнастерка защитного цвета, треники размера на два больше его самого, подвернутые снизу, с пузырями сзади и на коленях. Не могу сейчас вспомнить других подробностей, но физиономия у него была вспотевшая и довольная.

Алик заинтересовался моими игрушками, и я, наивная душа, нисколько не сомневаясь, пригласила его ко мне за забор играть вместе. Машинок у меня не было, зато был построен лабиринт. «Тут живет Минотавр», – гордо объясняла я. Алик в садик не ходил (тогда это называли «неорганизованный ребенок») и хотя был старше меня на два года, про Минотавра никогда не слышал и даже мультик «Мифы древней Греции» не смотрел. «Здесь будет гараж», – деловито поведал он мне и взялся за совок.

Играть с ним было интересно, но бабка Люся, увидав, что у нас за забором создался тандем, выставила Алика без всяких церемоний. «У него родители алкоголики, – увещевала она меня, – он украдет все твои игрушки – порода такая».

Для того чтобы мне не было скучно, привели моего троюродного брата Женю. Женьке было всего три года, и первым делом он сломал мой лабиринт со всеми хранящимися там минотаврами. Такого я потерпеть не могла и огрела Женьку по спине железным совком, продуктом отечественной игрушечной промышленности. Теперь, когда я вспоминаю этот совок, я удивляюсь, как я ему вообще ничего не сломала. На громкий рев Женьки сбежалась вся родня. В тот вечер навещать меня приехала мама. Такой она и нашла меня на крылечке дома – зареванной и наказанной.