Мед - стр. 25
Отвечая на вопрос Достоевского, стоит ли благополучие всего мира одной слезы ребенка, отвечу: НЕТ!
Благополучие всего мира не стоит даже секунды страха и стыда ребенка.
Первым я уничтожила этот диван… Изогнутые лакированные ручки и вязкий плюш. Взяла топор, который отец хранил за кухонной плитой – мать еще шутила: «Ишь, деревня! Топор за печку поставил» – и рубила-рубила… Острие застревало в подушках, соскакивало с лакированного дерева.
Изрубив диван, пошла в спальню, вытащила ящики, вывалила на пол отцовские ордена и летные книжки, до сих пор пахнущие дерматиновыми обложками. Несколько разорвала, представляя, как отец заходит в здание аэропорта, показывает улыбчивой суке за стойкой.
– Клац-клац, – стучит «корочка».
– Вам в небо, подальше от жены и детей? Как же, понимаю! Пожалуйста, проходите…
Медали вытащила из коробок, чтобы смешались с битым стеклом и помойной грязью мусоропровода. Хочешь в небо, папа? А как насчет этой черной пропасти, а?!
Поняла, что такое удачное начало стоит отметить – решила устроить фейерверк. Взяла две коробки, побросала туда бокалы-елочки, маленькие рюмочки из затемненного стекла, «розетки» с орнаментами. Сверху придавила двумя тяжелыми салатницами из прессованного хрусталя, посыпала идиотскими рюмками-сапогами, которые Гусь-Хрустальный штамповал по миллиону в год.
Хотела бросить коробки в окно, представляя «брызги» стекла, но потом испугалась, что тяжелые салатницы могут кого-то убить, поэтому спустила к помойке коробку за коробкой, поставила.
Был один из тех дней в мае, когда весь город будто стал одним большим туалетом, в котором сильно набрызгали освежителем воздуха «Сирень».
Нашла в кустах палку. Почувствовала, как пальцы удлиняются, плечи разворачиваются, и стала бить-бить-бить по коробкам.
Через месяц вышла из «норы». К тому моменту меня отлучили от «настенного творчества» – расписывания кабаков-клубов – за прогулы. Я не переживала и устроилась на самый быстро растущий рынок середины двухтысячных – в рекламу.
Первое время двигать по экрану синюшные «ножки Буша», пристраивая их к надписи «Наша курочка», казалось веселым и даже творческим, а денег вполне хватало на еду и гулянки.
Я никогда особо не привязывалась к деньгам. Заскорузлые пехорки, которые присылали родственники из Башкирии, стерлись из памяти, зато остались иномарки отца, французские туфли и пиджаки матери. Всю мою сознательную жизнь деньги в семье были. Счастья не было, но деньги были.
Вот и я думала: «Деньги у меня есть». Пока Лана, которая спала с владельцем и поэтому получала самые простые и дорогие заказы, которые мы называли «Шрифт поправить – и отправить», не предложила поехать кататься на лыжах.
Лез-Арк, три долины! Уж совсем не «Учкудук, три колодца». Яркие лыжи «Хэд», свитера крупной вязки с вышивкой елочки или оленя, солнечные очки «Клабмастер», глинтвейн у камина – все те представления, которые, оказывается, потаенно сидели во мне, во внутреннем контейнере с названием «Мечта».
Так что я сказала «поеду», даже не узнав, сколько это стоит. Пришла на встречу группы. Помню восторженные улыбки «Ух ты!» и элитарность закрытого клуба «Мы тут все свои». И помню свое ощущение, когда узнала, сколько надо сдать денег, только чтобы заказать билеты…
Ну, куда ты, слепошарая? Ишь, шею вытянула! Из породы колхозников… А на колени-то, на колени-то посмотри!