Мед - стр. 13
Я уже привыкла, что она говорила таким полукаркающим-полусвистящим голосом.
– Я… Я за арбузом ходила, – показала на зеленый шар, который должен был все оправдать.
– Я спрашиваю: ты где-е-е была-а-а? Тва-а-арь та-ка-я! В ко-го у-ро-ди-лась?
На слоге «лась» она захлебнулась слюной и от этого разозлилась еще больше – ударила меня. Ну, и ладно! Арбуз – пнула. Помню ее пятку со «шпорой» в заломленном уродливом тапке, и как арбуз покатился, а она схватила меня за волосы, прижала к полу, сняла этот мерзкий тапок и долго била по голове.
Потом я, избитая, сидела, прислонившись спиной к кухонным шкафам. Чешская стенка с круглыми ручками-вырезами, желтая на панелях и с салатовым на окантовках дверец. Предмет гордости советских семей: «Покупаем импортную мебель? Значит, счастье есть! Любим детей и друг друга».
Когда я уже не могла рыдать, начала думать: «Зачем я все это сделала? Купила арбуз и так долго тащила. Заставляла мать беспокоиться… Она же, наверное, места себе не находила? Где я, что со мной?»
Дети не только любят любых родителей. Еще они оправдывают любые их поступки, потому что, несмотря ни на что, хотят выжить.
Когда отвсхлипывалась, поползла на четвереньках, выкатила из-под стола арбуз, взяла, донесла до мусоропровода. Открыла, положила в этот черный грязный-вонючий «рот», хлопнула: бу-у-ум! Услышала тяжелое «бам-бам-бам», потом далекое «хрямс» внизу.
Арбуз разбился, как и мои надежды. Утром из-под дворницкой потечет темная жижа с кислым запахом гнили.
Такой будет моя жизнь.
Дедушка и бабушка жили в Башкирии: сто километров от Уфы, деревня Мраково.
У них была собака – дворняга средних размеров с кличкой Плошка. Когда она гуляла и возвращалась поздно, они ее били: дед ногами, бабка – металлическим прутом. Дед в любую погоду носил резиновые сапоги, обрезанные по щиколотки, с шерстяной подкладкой, тяжелыми подошвами и корками грязи вокруг мысов. Не знаю, почему, но назывались они «подпорки».
До сих пор мелькает перед глазами, как мысок поднимается и опускается, ударяя Плошку. А та стоит, терпит, смотрит слоновьими глазами. Дед обычно показывал ей часы – кировские, без ремешка. Они висели у него на веревке, примотанные к брюкам. В детстве я не понимала, что только сумасшедший или очень злой человек будет показывать собаке часы: «Не вернулась вовремя!» А тогда – каждый вечер просила-умоляла, чтобы Плошка пришла вовремя, чтобы ее не били!
Бабка тоже била собаку, но по-другому: хладнокровно, с расчетом, целясь в спину, где у Плошки вылезал хребет. Потом этим же прутом она рисовала мне фигурки на земле, когда у нее вдруг появлялось настроение поиграть с Джанкой – так она называла меня: сокращенно от моего настоящего имени – Джамиля. «Смотри, коняшка!» – показывала на пыль, где было нацарапано что-то похожее на червяка с ногами.
На этот же прут она опиралась, когда ходила. Мне хотелось, чтобы он надломился, и бабка упала в грязь, захлебнулась, задохнулась, перестала жить. Перестала бить бедную Плошку!
Мне было семнадцать. Пришла поздно вечером. Открыла дверь. Услышала, что мать уже в «первой позиции»: она кричала, что ей испортили жизнь, и конечно же, любимое «В кого уродились?»
– На часы смотрела, шалава?
– А сколько сейчас? – без особого желания устраивать перепалку отмахнулась я: она уже еле стояла на ногах.