Майские сны под липами Саксонии - стр. 24
***
– Петька!
– ….
– Петька! Петька! Каблуков!
Старший лейтенант протёр глаза: перед ним стоял растерянный старшина с трофейным «вальтером» в руке. Каблуков недовольно поморщился, чего он пушку вытащил, не навоевался ещё что ли?
– Ну что такое, старшина?
– К-комбат.., к-комбата убили! – слегка заикаясь от волнения произнёс старшина.
Каблуков вскочил:
– Что ты несёшь, как убили?
– З-зарезал немец, товарищ старший лейтенант.
– Ничего не понимаю, какой немец?
– Мы с комбатом пошли вокруг деревни, он захотел местность осмотреть. Тут из того, второго, брошенного дома кашель раздался, такой надрывный, сильный кашель. Форточка открыта была, – старшина запнулся, словно не знал, что говорить дальше.
– Ну, говори!
– Да что говорить. Предупреждал я его: «Не ходите, товарищ майор! Там никого не было, значит, окруженец прячется, может с оружьем! Так куда там, он мне заявляет, я, мол, вчера двести человек уболтал, а уж одного-двоих и подавно! Ну и начал перед дверью что-то по-немецки лопотать.
– Едрёна корень! Что ж ты комбата просрал! – перебил Каблуков. – Сколько их?
– А-адин, – словно стесняясь такого несерьёзного количества, выдавил из себя старшина.
– Лизунов, – громко позвал ротный, – ко мне с двумя бойцами, – и уже старшине, – веди нас.
Тот не спешил, однако, выполнять приказание, он явно хотел выговориться.
– Я его подстрелил, лейтенант, он без сознания лежит.
– Тем более, очнётся – умотает, гад.
Они бегом добежали до места гибели комбата. Выгоревский лежал на пороге дома неестественно скрючившись. Под ним натекла лужа крови, ветер молотил мертвеца по левому плечу распахнутой и скрипящей при каждом движении дверью. Рядом стонал немец, держась руками за правый бок, там, где расползалось по мундиру тёмно-красное пятно.
– Едрёна корень, – прошептали губы Каблукова.
– Да-а, – пробормотал Лизунов и повернул тело комбата, в области сердца из груди торчала финка.
– Прямо в сердце, сволочь! Гад, – диким голосом заорал он, надвигаясь на немца и скрючив руки как будто собирался задушить его – такого человека! Да я тебя сейчас, сука, прикончу, на кусочки разрежу и кишки твои на ветру болтаться будут!
Лизунов, не отрывая взгляд от задрожавшего немца, достал из голенища сапога эсэсовский кинжал с молниями и орлом на свастике.
– Ну молись своему фашистскому Богу, гнида, десять секунд даю!
Хайнц испуганно прижался к стене и вытянул вперёд левую руку как бы пытаясь защитить себя от лизуновского тесака. Возмездие было неотвратимо, Хайнц закрыл глаза.
Он сам не знал, зачем он воткнул свой нож в огромного русского майора, ведь видел, что сзади стоит второй с пистолетом. Но в тот момент, когда русский верзила с волосатыми руками и густой шерстью, выпиравшей из расстёгнутого воротника, распахнул дверь и спокойно сказал ему по-немецки: «Война кончилась, пошли со мной!», его воспалённое лихорадкой сознание помутнилось. «Зверь, ещё один, страшный, мохнатый, чудовище, дикая сибирская тварюга, убить, прикончить, зарезать гадину!» И резко подавшись вперёд, со всей силы Хайнц всадил своё оружие в моментально обмякшее тело майора. Не рассчитал Выгоревский, переоценил свои силы: одно дело уговорить сдаться пару сотен деморализованных, готовых к пленению окруженцев, другое – иметь дело с загнанным в угол, наполовину обезумевшим от страха, оголодавшим одиночкой.