Матросы - стр. 62

– Войску свое, а нам свое, Гаврила Иванович. За нас Уинстон Черчилль ни одного гвоздя не забьет. Ешь руками, вилок нет… В Севастополе придется начинать все сначала. Там, где кончается бой, начинается стройка.

Цвели тогда яблони в долине Бельбека и Альмы. Над Мекензией вспыхивали разрывы. Стаями тянулись самолеты, отряхивались от бомб и уходили за свежими запасами, чтобы металлом и взрывчаткой выкурить врага из горного пояса укреплений. Дымились Кая-Багч и Сапун-гора…

«Дорогой мой, – думал старик, – Ваня-севастополец… Хороший ты человечина… А тяжело тебе сейчас. Ох как тебя замордовали дела».

Вспомнил, как ворвались они с председателем на грузовике в Лабораторную балку.

Противник отходил на Херсонес. Город лежал задымленный, истерзанный и до спазм в горле близкий.

Вернулись, вернулись, вернулись!..

Чумаков прикинул в уме и оторопел: все надо было делать сначала.

На разъезженных и раскатанных колесами подъемах гудели машины, шли и шли войска. А на оградительных стенках шоссе лежали советские пехотинцы, убитые в атаке и уже запорошенные тяжелой нумулитовой пылью.

«Никогда не забывай, – говорил Иван Васильевич, – ежели что будем делать не по совести в нашем Севастополе, погрозят они нам, Гаврила Иванович».

А потом наблюдал Чумаков Ивана Васильевича в тесной комнатке на улице Ленина.

– Надо начинать сыпать сети, ловить султанку, – требовал Иван Васильевич, вглядываясь в отставного старого боцмана, главу рыбаков.

– Шить обувь! Ремонтировать! – Это относилось к сапожникам.

– Спасибо за водокачку! – Он жал руки слесарей, сохранивших механизмы одной из водокачек.

– Немедленно на Херсонес, – говорил он третьим. – Много там побитых коней! Собирайте котлы, берите каустик; начинайте варить мыло. Шкуры – на кожзавод… Дубильные вещества подбросим! Попрошу помочь маршала Толбухина.

Вот почему Гаврила Иванович терпеливо и не обижаясь молчал, выжидал, когда утихнет Иван Васильевич.

– Чего же ты-то молчишь? Не набрасываешься на меня? – Председатель пятерней поправил упавшие на лоб волосы, горько улыбнулся.

– Понимаю тебя, – мягко ответил Гаврила Иванович. – Копилось у тебя, копилось и прорвало на своем человеке. Знаешь, выдержит, не выдаст, поймет…

– Чуткая у тебя душа, – благодарно сказал Иван Васильевич, – а вот некоторые не понимают. За шкирку берут, аж пуговки летят. Я таких называю «товарищи вынь-да-положь». Где я возьму квартиры? Вот мой бюджет! – Он перерыл бумаги на столе, нашел одну из них, с цифрами. – Гляди! Полюбуйся!

– А мне ты не показывай. – Чумаков великодушно отмахнулся. – Вижу, арифметики много. Цифры-то как чешуя. Ты вот ответь мне: ежели поскоблить, что там, под ними? Будет уха?

– Кое-что есть, Гаврила Иванович…

Сиреневые вечерние тени вползали и ложились на подобревшее лицо Ивана Васильевича.

– Значит, кое-что все же имеется?

– Мало! Растем. Народ подходит. Нужный народ. А средств – туда-сюда и обчелся. Меня уже кое-кто злостным бюрократом обзывает. Наростом. Принимает, мол, только по сорок человек, и только в четверг. Конечно, кому-то дико кажется: сорок человек в четверг! А что толку, если ежедневно сотню буду пропускать? В основном только беседы для спасения души… Жилье дашь – идут жалобы на канализацию, воды мало, свет не подают, не на чем до места работы добираться. Значит, нужно подземную сеть ремонтировать, водоснабжение налаживать, автобусы покупать, о троллейбусной линии вопрос ставить… Проблем много, Чумаков, и каждая проблема не то что орех арахис, надавил зубами – и лопнула кожура… Такие проблемы: нажмешь – и зуб пополам. На исполкоме сидим целыми ночами, синие становимся от табачного дыма, протоколы пишем. Сам знаешь, из протоколов дома не соорудишь. Такая-то наша житуха! А вот еще послушай…