Матросы - стр. 59

Дождь, пресный, как тающий снег, смешивался на ее губах с солеными брызгами. Катюша откинула капюшон, закрыла глаза: что-то вспомнить, с чем-то проститься. Нет. Ни одной, даже смутной картины не возникло в ее мозгу, а только море, утробный стон ревунов и радостная пляска косматых, голодных чудовищ…

Бездумно, почти теряя сознание, Катюша шагнула вперед. Волны подкатились к ее коленям, обласкали, убеждали с призывным шепотом. Нет, не страшно, не безразлично.

И в этот крайний миг полного самоотречения возник грубый, крикливый человек, сразу вернувший ее к жизни, пусть безрадостной, но все-таки жизни.

Аннушка набросилась на Катюшу, оттащила от берега, хотя Катюша упиралась, сопротивлялась, пока бессильно не повисла на крепких руках каменщицы.

– Я тебе сейчас тумаков надаю! – злым, полуплачущим голосом вышептывала Аннушка, еле справляясь с расслабленным телом Катюши. – Становись на ноги… Не придуряйся! Разве это резон?

– Не могу, не могу, – бормотала Катюша, наконец-то приходя в себя.

– Можешь, – упорно твердила Аннушка, почти силком ведя ее на бульвар. – Ладно, посиди на скамейке. Ничего. Мокрая? Не утонешь. – У Аннушки тряслись руки, выбились из-под платка волосы. Светлые мокрые пряди залепили ее тугие теки, лоб и даже губы.

– Не могу…

– Ишь ты какая нежная! – продолжала Аннушка, справляясь с волосами и застегиваясь. Под ее озябшими красными пальцами стройно выстраивались двумя рядками дешевые бакелитовые пуговицы. Их только и видела сейчас Катюша – точки… точки…

Катюша уткнулась лицом в плечо Аннушки и беззвучно зарыдала, сотрясаясь всем телом.

– Можно… Выплачись, дуреха, – беззлобно, растроганно упрекала Аннушка и сама кривилась, чтобы не поддаться чувствам. – Забежала к вам, а там одна Галька: «Ой, Анночка, предупреди, предупреди». Побежала я правильно, а если бы не угадала? Пошли-ка домой…

Вставали и пропадали громады новостроек и руины. Порывистый ветер постепенно расчищал небо, вытаскивал звезды, показывал их и снова прятал за облаками. Над фортами вырос прожекторный луч, опустился, исчез, как бы проглоченный морем, и снова возник над высотами, будто литыми из стали.

Женщины шли не торопясь.

– Аннушка, тяжело мне, плохо… – Мелкая дрожь продолжала трясти Катюшу.

– Ничего. Горем горе не расколешь… Такая наша бабья доля, – грубовато утешала ее Аннушка. – Не ты первая, не ты последняя. Придумаем что-нибудь… А как он, дери его на лыко? Самостоятельный или дуй ветер? Не крутнет хвостом?.. Накрой голову. Не лето.

Катюша безвольно подчинялась Аннушке, не выпускавшей теперь ее локтя из своих сильных рук.

– Ишь малодум! Фуражечку на ухо подкинул и пошел… – прежним тоном продолжала Аннушка. – А может, он искренний человек? Бывает так: наделал – не знает, а узнает – исправит. Не какой же там старорежимный офицерик. Ты отцу пока ничего не говори. И я никому, даже Ванечке. А потом обсудим без всякой сырости, придумаем. Кто, милая моя, не спотыкается! Не в море же в таком простом случае топиться…

Аннушка довела Катюшу до самого крылечка, причесала ей волосы своей гребенкой, вытерла глаза и щеки своим платочком.

– Иди домой, поспи, виду не показывай, – посоветовала она, – отец уже вернулся. Я заходить не стану, чтобы никого не всполошить.

– Спасибо, Аннушка, – шептала Катюша. – Видишь, какая я плохая.