Матросы - стр. 16

Старик увлекся, и теперь его голос громко разносился по ночной степи.

– А соломокопнитель? Какой мы придумали соломокопнитель! Ай-люли! Раз, два – и скирда! И все не с книги, а отсюда. – Он постучал пальцем по лбу. – И еще сколько секретов тут есть! А он – хлагман… Петро уже офицер?

– Нет. Старшина второй статьи…

– Видишь. А служит четвертый год.

– Пятый.

– И дослужил только до старшины. А Васька думает в девятнадцать лет назначить самого себя хлагманом… Хлагман, стало быть, адмирал. Чудной парень Васька! В голове еще капустная рассада. Хватит про него. Жирно ему будет. – Кривоцуп посмотрел на часы. – Сменщиков нету. – Вытер губы, приказал: – Как сменщики подгребут, начинайте – и до той поры, пока та звезда вон над тем курганом не станет… Тогда меня разбудишь…

Сюда доносился отдаленный, привычный рокот комбайна. Над зыбкой поверхностью несжатого массива, лежавшего параллельно главному тракту, бежали световые лучи: на Ростов шли автоколонны.

Ветерок волнами шевелил пшеницу, насыщая воздух крепкими, тягучими запахами.

– У меня к вам дело, Ефим Максимович, – тихо произнесла Маруся, решившись нарушить степной покой.

– Говори.

– Я приехала к вам не только газету читать… – Маруся старалась подыскать нужные слова. – А вы, конечно, устали…

– Да не тяни ты, ей-богу! – Кривоцуп вдруг заподозрил недоброе: – Может, дома что?

– Дома у вас все благополучно. Я приехала от Василия.

– Догадался.

– У Василия не ладится, Ефим Максимович.

– Не ладится – наладят.

– Ничего не получается.

– В МТС. «Техничку» вышлют.

– Обещали завтра к обеду. А комбайн будет стоять.

– Не моя забота.

– Конечно, у каждого человека свои заботы, – волнуясь, продолжала Маруся. – У каждого свое, будь то министр или комбайнер. Но ведь вас двое! Комбайнеров! Не свое поле косите… Он молодой комбайнер…

– Молодой, да прыткий. – Кривоцуп обронил недобрый смешок. – Язык не то что мотовило – всегда лопасти на месте.

– Радости у вас никакой нет от вашего труда. – Маруся взволнованно повысила голос. – Нет радости! Все будет хорошо: и план, и проценты, а похвалы не будет!

– От кого же это?

– От самого себя! – Маруся уже наступала. – Как вам не стыдно! Что же вы чувствуете, Ефим Максимович, когда со своей совестью наедине остаетесь? Не стыдно вам?

– Чего кричишь, а? Гришка, иди к комбайну. Видишь, сменщики едут. Иди, иди…

– Не знаю, какие у вас личные отношения с Василием, а только дело общее. Какой же вы жестокий и нехороший!

Девушка говорила еще что-то, горячо и быстро. Намолчавшись и наробевшись вдоволь, она теперь отводила душу. Сейчас она уже не подыскивала нужные слова, а говорила все, что чувствовала.

Подъехали сменщики. Григорий громко разговаривал с какой-то теткой Еленой. Завели трактор. Пучок электрического света скользнул по пшенице, как по стенке, и перебрался дальше. На звеньевых участках подняли на шестах фонари. Проурчал подошедший для разбунке-ровки грузовик.

Все налаживалось для продолжения работы.

Можно было отдохнуть старому Кривоцупу. И нечего таиться, годы сказывались, мечтал он об отдыхе.

Но где-то попал в беду молодой паренек; задиристый, а все-таки достойный. И чего раскричалась Маруська? Что он, Кривоцуп, сам не понимает, что надо помогать друг другу?

Ясно представил себе Кривоцуп своего соперника: серенькая курточка с комсомольским значком: похоже, будто сел на пиджачок красненький мотылек. У Васьки узкие плечи, вечно озабоченные глаза и вихрастая мальчишеская голова.