Машуня - стр. 18
– Ну… я, конечно, не против. Но прям сразу заучусь – в классе засмеют. Да и ещё впереди седьмой и восьмой класс, – почесал макушку Димка.
– Это хорошо. Есть время наверстать. Что, боязно?
– Да ну… Пошли, что ли? – кивнул Машке.
Оказалось, что Димка просто патологически не мог заставить себя выполнять уроки. И если за письменные задания так и продолжали лететь двойки, то с устными дела обстояли куда лучше. Учителя отнесли эту перемену на благотворное влияние Маши Артемьевой. И были не далеки от истины. Выход нашли такой: по дороге в школу Машка втолковывала урок Димке, и просила повторить, как понял. Не очень действенно, но на тройки тянуло.
Тем временем окончился учебный год. И Димку Протапова отправили к бабушке в деревню. А Машуня осталась в городе. Ехать некуда, Гошу и мальчишек деть некуда, да и руку надо разрабатывать.
В этот вечер все были дома. И за тем самым деревянным столом из Машкиной комнаты, да и в той же комнате, окружив его со всех сторон, лепили пельмени.
– Вот стол-то удивляется, – смеялась тётя Люда, – такого он ещё не видел.
Гоша сидел на кровати тёти Люды, обложенный подушками, поскольку сам устойчиво держаться в сидячем положении ещё не научился. И с азартом мусолил маленькую сушку.
Когда в дверь, постучав, вошел милиционер:
– Здравствуйте, я ваш участковый – Петр Павлович Фролов, – представился вошедший милиционер.
Все так и замерли: кто с сочнем в руках, кто с мясом, тётя Люда – вежливо помахивая скалкой:
– Это самое… про… проходите.
– Ирина Андреевна Артемьева тут проживает?
– Что? Что с ней? – кинулась Машка.
– Да в том-то и дело, что ничего. Лежит себе в ожоговом отделении. А у нас уголовное дело…
– Так не она подожгла. Она не курит… а там…
– Я по другому… делу, – удивлённо осмотрелся по сторонам, – не узнать… М… да. Так вот, комната, что напротив вас, опечатана, потому как жилец арестован.
– Мы в курсе, что это он… нанёс ранение… Ирине Андреевне, – наконец положила на стол скалку тётя Люда.
– Говорит… из чувства ревности, – участковый вздохнул, поёрзал на стуле. – Тяжкие телесные повреждения… – это же, как пить дать, лет на восемь потянет. А комната, опечатанная… а вы тут… как селёдки в бочке.
– Так… мы люди небогатые, но хорошее отношение понимаем… Может, чаю? – засуетилась тётя Люда, вытирая белые от муки руки о фартук.
– Хорошо бы. Пить хочется, – выпил огромный бокал крепкого чая, кивнул Георгию Фёдоровичу, – помощь ваша нужна. Вы как?
– Если в моих силах… Маша, забери мальчишек, идите, погуляйте.
– Маша, возле подъезда, слышь, темень, далеко не уходите, – заволновалась тётя Люда.
Проводив взглядом ребятню, заговорил.
– В аварию попал на своём «Жигулёнке», в деревню к тёще ездил…
– Ну это беда не беда, – улыбнулся Георгий Фёдорович. – Руки при мне… но, вот запчасти… надо посмотреть… если покупать…
– Вы посмотрите, что надо, потом придёте в магазин запчастей… э… на Щорса который, там всё… оплачено, – покашлял в кулак.
– Уф! – выдохнул Георгий Федорович. – А машина-то где?
Не прошло и месяца, как зелёный «Жигулёнок» девятьсот лохматого года блистал на солнышке гладкими боками, как новенький эмалированный чайник. А тётя Люда мыла окно в комнате, напротив. И всё бы хорошо, но шансы Машкиной мамы таяли… Врачи и так удивлялись, что её сердце ещё билось. А оно билось. И Машка по вечерам украдкой просила бога, глядя на луку (икон-то в доме не было, так куда ещё?), чтобы мама жива осталась.