Мартовские дни 1917 года - стр. 40

/_>2 часа. Время шло. Тогда, по рассказу Ломоносова, было решено перехватить Императорский поезд на ст. Дно, куда Родзянко должен был выехать по Виндавской дороге. Родзянко послал «вторую телеграмму» Царю. Может быть, эта «вторая телеграмма» была в действительности единственной, – только она одна среди официальных документов до сих пор опубликована. Вот ее текст: «Станция Дно. Его Императорскому Величеству. Сейчас экстренным поездом выезжаю на ст. Дно для доклада Вам, Государь, о положении дел и необходимых мерах для спасения России. Убедительно прошу дождаться моего приезда, ибо дорога каждая минута». Ломоносов передает записку, полученную по телефону: «Литерный поезд прибыл на Дно. Государь Император прогуливаются по платформе и ожидают прибытия председателя Думы». В ответ на очередной звонок в Думу Ломоносов получает непосредственное от Родзянко распоряжение: «Прикажите доложить Его Величеству, что чрезвычайные обстоятельства не позволяют мне оставить столицу. Императорский поезд назначьте, и пусть он идет со всеми формальностями, присвоенными императорским поездам». Вместе с тем якобы тут же Родзянко сообщил, что должен быть готов поезд на Псков, так как туда поедут «члены Думы с поручением особой важности».

Воспоминания Ломоносова вообще требуют поправок и, как увидим ниже, местами очень существенных. Последнего разговора с Родзянко в такой форме, как он изложен мемуаристом, не могло быть в это время. Фактически Царь, не дождавшись Родзянко на ст. Дно, приказал дворцовому коменданту Воейкову телеграфировать председателю Думы о том, чтобы тот приехал в Псков. Ответ Родзянко, о котором упоминает Ломоносов, и был направлен в 8 час. 41 м. веч. в Псков: «Чрезвычайные обстоятельства не позволяют мне выехать, о чем доношу Вашему Величеству». Одно не может вызвать сомнений в воспоминаниях Ломоносова: экстренный поезд ждал Родзянко, и эта поездка никакого активного противодействия со стороны железнодорожных рабочих не встречала55. Бубликов, с своей стороны, рассказывая о «колебаниях» Родзянко, говорит, что он «держал для него под паром три экстренных поезда на каждой из прилегающих к Петербургу дорог».

Почему же все-таки Родзянко не поехал? Совершенно очевидно, что обстановка, в которой происходило обсуждение поездки Родзянко в Псков, не могла помешать ему выехать из Петербурга для переговоров с Царем, так как версия Суханова о затяжке со снаряжением экстренного поезда должна быть отвергнута. Не могло быть у Родзянко и внутреннего отталкивания, ибо он более, чем кто-либо, готов был выступить (и выступил в эти дни) парламентером между верховной властью и восставшим народом. В напечатанных воспоминаниях Родзянко довольно глухо говорит, что по «сумме разных причин» он не имел возможности «ни на один миг оставить столицу». В разговоре с ген. Рузским ночью с 1-го на 2-е (около 3 час.) на просьбу последнего сообщить для «личного» его сведения «истинные причины» отмены поездки в Псков56 Родзянко подробнее и с некоторой большей, но очень все же недостаточной отчетливостью пояснил: «С откровенностью скажу, причины моего неприезда две: во-первых, эшелоны, вызванные в Петроград, взбунтовались, вылезли в Луге из вагонов, объявили себя присоединившимися к Гос. Думе и решили отнимать оружие и никого не пропускать, даже литерные поезда. Мною немедленно приняты были меры, чтобы путь для проезда Его Вел. был свободен, не знаю, удастся ли это; вторая причина – полученные мною сведения, что мой отъезд может повлечь за собой нежелательные последствия и невозможность остановить разбушевавшиеся народные страсти без личного присутствия, так как до сих пор верят только мне и исполняют только мои приказания». События в Луге, неверные сведения о которых дошли до Петербурга, сами по себе не могли помешать поездке Родзянко. Поэтому приходится толковать слова Родзянко скорее всего так: он хотел сказать, что при изменившихся условиях отпадала возможность его мирного посредничества; это следует, как увидим дальше, из всей конъюнктуры разговора. Под «нежелательными последствиями» можно, конечно, подразумевать противодействие Совета, но в действительности область этих «нежелательных последствий» надо значительно расширить. Сопоставим двойной текст Милюкова – историка и мемуариста. В качестве историка он ограничился лишь расплывчатой оговоркой, что «отъезд из Петрограда председателя Думы в то время, как только что сформировалась новая революционная власть, признан был небезопасным». На первый взгляд здесь нет двусмысленности, и замечание историка совпадает с заключением председателя Думы в приведенном разговоре с ген. Рузским. Но, как мемуарист, впоследствии Милюков пояснил, что поездка Родзянко считалась нежелательной, ибо боялись его авторитарности: «Мих. Вл. уже чувствовал себя в роли диктатора русской революции», – боялись, что Родзянко окажется в «сговоре с вождями армии». Другими словами, часть думского комитета, склонявшаяся уже к более радикальному решению конфликта с верховной властью, выдвигала против поездки Родзянко приблизительно те самые аргументы, которые, по словам Суханова, он высказывал в Исп. Ком.