Марта - стр. 13
Но вместо чьих-то ужасных глаз оказался обыкновенный мокрый лист, прилипший к стеклу. И ветер запел ласково колыбельную, не пугал больше своим стоном. Монотонный и глухой стук капель о крышу уже заглушал звуки ночные, пугающие. Стал действовать усыпляюще. Обняла Дружка за мягкую шею, прижалась к нему, и закрылись поневоле глаза. Постепенно согрелась и поплыла в приятной дреме. Не заметила, как уснула.
Гляжу, и вижу себя в кинотеатре будто. Передо мной экран большой, волшебный и кто-то добрый, неизвестный показывает кино.
На коленях Дружок лежит, мурлычет ласково. Глажу его по шерстке мягкой и с удовольствием смотрю фильм необычный.
А на экране лето знойное в разгаре…
III
Сладкий грех.
Облака в бездонной синеве разлетелись белыми барашками. Плывут неспешно, торжественно, сливаясь в зыбкой дали с краем небес. Светило высокое, жадное немилосердно жжет землю. Медленный, жгучий воздух одуряюще пахнет мятой, вербеной, ромашкой и солнцем. Легкий ветерок лениво копошится в свежескошенной траве. Упившись горькой полынью, резво спускается к реке, где в водовороте у крутого берега клокочет темная вода. Припадая истомленным поцелуем, жадно ловит скользящими губами беглую струю кипящего потока, волны которого затем выносятся на середину, успокаиваются в плавном течении. Величественно и безмятежно катится река серебристой, извилистой лентой по широкому зеленому долу, становясь все уже и уже, и, наконец, острой линией упирается в небосклон. Долина пологим размашистым уклоном сбегает вниз и тоже простилается к горизонту, сливаясь с ним в одну колеблющуюся черту. Слышен кузнечиков неугомонный звон. Резкий и трескучий. Снотворный и сухой. Здесь на пригорке, под липою густою, свежо и прохладно. Бушует лето буйством красок, избытком праздника. Жизнь – неиссякаемая радость.
― Я думала, ты сегодня не придешь. – Елка, щурясь от солнца, теребила пальцами платок, – вчера так быстро ушла.
― Не хотела, чтобы батюшка мой заметил, что вернулась поздно. Он хоть и стар, но приметлив. Потом торопилась тесто поставить, хотелось сегодня угостить тебя пирожками. Попробуй. Тебе понравится.
― Пока не хочется, – лениво потянулась девушка, – попозже, ладно.
Может, Май подойдет. Вот и угостишь его.
― А кем он тебе доводится, – отведя глаза в сторону, краснея, спросила Хима, – брат или…
― И не брат и не или… перебила, смеясь, сбивчивую речь товарки, – хотя мне, как родной. Сколько себя помню, всегда рядом был. Он веселый. С ним не соскучишься.
― Так вы что, все в лесу живете, – непонятно отчего обрадовалась Хима такому ответу и бросила косой взгляд на деревья, что бесцеремонно подбирались почти к самой реке. Лес всегда пугал девушку своей непостижимой таинственностью. Мало кто мог прятаться в его густых, мрачных зарослях. То ли поле. Вышел и все вокруг видно, – и много вас? Где же избы ваши? В деревне говорят, что в лесу только нечистые живут.
― Ну, это с какой стороны глядеть. Придет время, покажу. Нас там немало. Зря на глаза не показываемся. Чужих к себе не допускаем.
Елка прикрыла глаза ладонью, с интересом глядя на согбенную старушку, так нелепо одетую в этот знойный полдень, и не понятно, откуда возникшую. Она брела, не замечая ничего и никого вокруг, усталым, скользящим шагом, неотступно глядя себе под ноги. По всему видать, издалёка идет и давно. Девушки вскочили, удивленные. Путница, проходя мимо, даже головы не подняла.