Марлен Дитрих - стр. 3
Так она дошла до моей парты. Остановилась. Подняла руку. Девочки притихли. Зафиксировав на мне янтарно-зеленый взгляд, учительница сказала:
– Répétez, s’il vous plaît[7].
Мне хотелось, чтобы моя речь прозвучала так же ужасно, как у остальных, лишь бы меня не выделили. Но язык не послушался, и я сбивчиво залепетала:
– Vous êtes. Vous serez. Vous étiez[8].
В ушах пощечиной прозвучал сдавленный смешок соседки.
Теплая улыбка вернулась на уста мадемуазель. На этот раз, к моему смущению, но и к радости, обращена она была ко мне.
– И остальное?
Я шепотом проговорила:
– Vous soyez. Vous seriez. Vous fûtes. Vous fussiez[9].
– А теперь используйте этот глагол в предложении.
Я в раздумье прикусила нижнюю губу, а потом выпалила:
– Je voudrais être connue comme personne qui vous plaise[10], – и немедленно пожалела о сказанном.
Что овладело мною, заставив произнести слова столь… столь откровенные, столь дерзкие? Столь неестественные для меня.
Не смея поднять глаз, я почувствовала на себе пристальные взгляды. Девочки могли и не понять, о чем речь, но моей интонации было достаточно.
Я сбросила с себя маску.
– Oui, – сказала мадемуазель. – Parfait[11].
Она двинулась вдоль прохода, повторяя фразу, чтобы ученицы следовали образцу. Я сидела, примерзнув к месту, пока кто-то не ткнул меня пальцем под ребра. Повернувшись, я увидела темноволосую худенькую девочку с личиком эльфа.
– Parfait, – подмигнув, прошептала она. – Превосходно.
Такой реакции я и не предполагала. Думала, одноклассницы дождутся последнего звонка, подкараулят меня за воротами и отлупят за то, что я их надула и пыталась подлизаться к новой учительнице. Однако в лице моей соседки, насколько я смогла заметить за краткий миг нашего общения, не было ни негодования, ни злости. Скорее, на нем отобразилось… восхищение.
После того как наша наставница дала задание на дом и девочки вереницей потянулись к выходу, я попыталась проскользнуть мимо учительского стола и была уже почти у двери, когда услышала:
– Мадемуазель, подождите, пожалуйста.
Я остановилась и с опаской обернулась через плечо. Ученицы проталкивались мимо меня, одна из них насмешливо бросила:
– Мышка Мария вот-вот заработает свою первую золотую звезду.
Я осталась одна под задумчивым взглядом мадемуазель Бреган. Вечернее солнце проникало в класс сквозь пыльные окна и подсвечивало отливавшие медью волосы учительницы, собранные в неаккуратный узел. Кожа у нее была розовая, с нежным пушком на щеках. Колени мои ослабели. Я не понимала, зачем сказала то, что сказала, но у меня было тревожное чувство, что ей-то это ясно.
– Мария? – вопросительно повторила она. – Тебя так зовут?
– Да. Мария Магдалена, – с трудом выговорила я из-за сильного волнения, сдавившего горло. – Мария Магдалена Дитрих. Но я предпочитаю… В семье все называют меня Марлен. Или Лена, для краткости.
– Хорошее имя. Марлен, ты прекрасно говоришь по-французски. Учила язык здесь? – Не успела я ответить, как она рассмеялась. – Конечно, это не так. Все остальные: C’est terrible, combien peu ils savent[12]. Тебе нужно быть в другом классе. Ты намного опережаешь их.
– Пожалуйста, мадемуазель. – Я прижала сумку к груди. – Если директриса узнает, она будет…
– Что? – вскинула голову учительница. – Что она сделает? Уметь говорить на другом языке – это не преступление. Ты будешь напрасно терять здесь время. Разве не лучше потратить этот час на то, что действительно можешь выучить?