Малиновский - стр. 19

Возможно, у Родиона Малиновского не сложилось во Франции определённого мнения о том, что происходит на Родине. Слишком противоречивыми были сведения. Но уже во Владивостоке он увидел, что здесь хозяевами чувствуют себя японцы. Узнал и о том, что сибиряки, в особенности переселенцы из Европейской России во времена Столыпина, восстали против колчаковцев, не желая установления прежних порядков.

Стремился ли Малиновский принимать участие в братоубийственной войне? Сомневаюсь. Ему хотелось вернуться в родные края. Но, безусловно, его симпатии были на стороне большевиков, народной власти.

Перейдя линию фронта, он (по моей версии) попытался продолжить путь на запад. Однако тут произошло то, что он описал в романе:

«Но что это? Двое верховых! Его заметили! И вот уже пустили коней во весь опор, нагнали пешего.

– Стой! Руки вверх!

Никогда еще Ваня не исполнял такой команды – не приходилось ему сдаваться…

– Руки вверх! А то стрелять буду, – прозвучал молодой властный голос, и в затвор дослал патрон.

Ваня как-то неловко поднял руки – они не слушались, не поднимались.

– Кто такой?!

“А сам ты кто?” – подумал Ваня и не ответил.

– Красный или белый? Говори!

– Не красный и не белый. Я из Франции иду.

– Откуда, откуда?! – верховой подъехал к Ване вплотную.

Подъехал и второй.

– Давай, Афонька, обыскивай его! – сказал он.

– Оружие есть?

– Нет!

– Ну тоды опускай руки.

Афонька осмотрел его карманы и в ватной телогрейке, в зашитом кармане, обнаружил солдатскую книжку, продовольственный аттестат на французском языке, выданный в Марселе, Георгиевский крест, французскую Воинскую медаль и французский Военный крест.

– Ты что – офицер?

– Солдат.

– Врешь. Ты офицер, признавайсь. Вот и крест с мечами. Рази нашему брату выдавали всяких там Владимиров?

– Да не Владимир это, а французский солдатский крест. Он у них с мечами.

– Врешь! Нечего нам заливать. По разговору слышу, что итилигент-офицерик! Нечего с ним церемониться, в расход его! Ну чего стоишь? Давай с дороги, чтоб не засорять путь всякой падалью.

Второй верховой молчал и, отвернувшись, глядел куда-то в пространство. Видно, не хотел мешать Афоньке – пусть сам доведет дело до конца.

– Ну, ну, пошевеливайсь, хоть в сторону стань, раз не хочешь перед смертью в снег лезть. – И Афонька приготовился выстрелить в упор.

Вся жизнь пронеслась перед Ваней – и детство, и мать, и война, и Франция, и долгий, такой трудный путь на родину… Неужели конец? И такая горечь поднялась в душе.

– На, стреляй! Мразь ты проклятая, а не солдат! – Ваня рванул телогрейку, открыл грудь и выругал своего противника на чем свет стоит.

– Стой, Афонька! – властно крикнул второй всадник.

– А чего тут? Ещё и матерится! – обозлился Афонька.

– То-то и оно, что матерится. Нет, не офицер он, так что поведем.

– Только намаемся – коня ж у него нет.

– Все равно поведем – пусть комбат разбирается.

– Охота тебе возиться с каждым дерьмом, – все же огрызнулся напоследок Афонька.

– Может, и дерьмо, да из самой Хранции, и опять же при бумаге гербовой да при печати – очень уж редкостное дерьмо! – И оба расхохотались.

У Вани отлегло от сердца – жив остался, пока что жив. И попал к красным. Может, оно и хорошо?

– Ну, давай шагай, – скомандовал Ване второй верховой.

– И охота тебе, Сенька, возиться с ним. – Афонька опять взялся за свое. – Вот нагнали бы белых, захватили б обоз, раздобыли б чего-нибудь, а то вертайсь к штабу ни с чем.