Мальчик из Блока 66. Реальная история ребенка, пережившего Аушвиц и Бухенвальд - стр. 17

Мало-помалу политика властей привела к полному запрету еврейской деловой активности.

Каждое лето до 1942 года я ездил с матерью навестить дедушку в Добрженице. После ухода отца в армию маме пришлось оставаться дома. Родители моей тети Рози жили в Кострине, неподалеку от Добрженице. Мы с тетей Рози садились на поезд и сходили у дедушкиной деревни. Он встречал меня на станции, которая находилась рядом с его домом, а потом я возвращался домой тем же путем в сопровождении тети. Эти поездки продолжались достаточно долго, даже в то время, когда земля уже дрожала под нами…

То были последние счастливые деньки в мире, который уже рушился.

1943 год ознаменовался еще более суровыми антиеврейскими законами, изданными венгерским правительством. Эти законы до предела ограничивали нашу повседневную жизнь. Указ, больше всего отразившийся на мне, заключался в том, что нам запретили ходить в школу.

Другим серьезным ограничением был изданный венгерским правительством закон, согласно которому запрещался кошерный забой скота. Практически все городские евреи соблюдали кашрут, и они не желали идти на компромисс в таком фундаментальном вопросе.

Когда запасы кошерного мяса закончились, евреям города пришлось искать способ обойти запрет, даже с риском для жизни.

Группа мужчин отвозила животных в Ардо, что в нескольких километрах от города, где их вдали от посторонних глаз и забивали по всем правилам.

В Ардо, тихом сельском районе, жила со своим мужем Германом и детьми папина сестра Фанни Мармельштейн. Я уже упоминал ранее, что часто бывал там со своей матерью и младшим братом.

Но однажды я отправился в Ардо с особой миссией…

Для совершения ритуального забоя скота требовался специальный большой нож. Венгерские солдаты, патрулировавшие дороги, время от времени обыскивали тех, кто казался им подозрительным. Если бы им попался мясник с ножом, используемым для забоя скота, его бы непременно арестовали. Я не помню, кто из взрослых пришел к нам домой и попросил помочь. Этот человек велел мне надеть длинные штаны, чтобы спрятать в штанину большой мясницкий нож. Взрослые считали, что солдаты вряд ли станут обыскивать двенадцатилетнего мальчика и шансов на успех у него намного больше.

Я засунул большой нож поглубже в карман брюк и прошел пешком несколько километров от города до бойни. Я сильно рисковал, но не боялся. Община нуждалась в кошерной пище, и я должен был помочь. На обратном пути нас действительно остановила венгерская полиция и потребовала предъявить документы. После проверки нас отпустили.

Как я уже писал выше, семья папиной сестры Мали, Лазаровицы, была партнером на фабрике, пока Моше не забрали в трудовые батальоны в 1943 году. Дети Лазаровицей были старше нас, а моя двоюродная сестра Илона, которую мы называли Ило, отличалась прекрасными умственными способностями. Она окончила среднюю школу с высокими оценками и переехала в большой город Мункач, чтобы получить профессиональное образование. Там она выучилась на больничную медсестру.

В 1943 году, когда власти приняли строгие правила, ограничивающие повседневную жизнь евреев, Илона поняла, что оставаться в этом районе опасно и ситуация может ухудшиться. Она решила, что самое лучшее и наиболее безопасное место на время войны – Будапешт. Ее решимости не сломили и возражения родителей, которые были против того, чтобы девятнадцатилетняя девушка ушла из дома в такое неспокойное время. Илона хотела уехать из Берегсаса и поступить на работу в еврейскую больницу в Будапеште. Она считала, что евреям в большом городе легче раствориться в местном населении и не выделяться так, как в небольших городах и деревнях.