Максим и Фёдор - стр. 19
Петр. А! А я думал, ты кончишь тем, что Федор – это Мефистофель и есть.
Василий. Были потом в Приене ионическом, видели памятник Бианту с надписью: «В славных полях Приенской земли рожденный, почиет здесь, под этой плитой, светоч ионян – Биант». Надпись была, правда, на древнегреческом, и Максим не смог ее прочитать. Тут он впервые пожалел, что не умный. Были в Фивах, видели мудрого мужа, который на вопрос, чему научила его философия, отвечал: «Жевать бобы и не знавать забот». Максим не понял, ну и снова захотел стать умным. И говорит дьяволу: «хочу стать умным». А дьяволу того и надо. Раз – и стал Максим умным, как… два Платона. Долго сидел Максим такой умный и ничего не говорил. Открывал было рот, чтобы сказать что-то, но снова его закрывал.
Петр разливает с нетерпением.
Василий. И был его ум так велик, что сам мог понять свою ущербность. Ведь один ум – что с него? Разве философом сделаться, или математиком, или вождем народным. Ну и что?
Петр. Как ну и что?
Василий. Ты же сам говорил – помешались на самоочевидности разума?
Петр (раздраженно). Видел я, куда ты клонишь… Если бы ты, западник, не был пьян, вспомнил бы, что Фауста Мефистофель этим и искушал:
Василий. Вот расскажу тебе такой случай. Был я на конференции по Достоевскому – хорошо, здорово, все докладчики – ученики Лотмана да Бахтина. Кончилась конференция, начались обсуждения… Выходит старичок какой-то, аж трясется от волнения. Он вовсе не готовился выступать, он вообще говорить не умеет «как по писаному»; просто очень любит Достоевского. Этот старичок рад и взволнован, что услышал столько мудрых речей, ну и хочет поблагодарить, как умеет, этих мудрецов, да все нескладно говорит, волнуется очень. И вот эти мудрые люди, наизусть Достоевского знающие (ты учти – именно Достоевского!), начинают над ним ржать! Куда, мол, со свиным рылом в калашный ряд! А? Вот тебе их ум. Что бы тут сказал Федор Михайлович?
Петр разливает.
Эти докладчики очень умные, прямо страх какие умные! Да не ущербен ли ум один?
Ну ладно, вот и Максим почувствовал это. Слушай, ты мне вермута в водку налил! А что Максиму делать? Что еще попросить? Пискнул было в отчаянии, что чего там мелочиться, раз путь Бога теперь недоступен – делай меня антихристом. Бес ему: нечего, нечего, много таких желающих, – а сам-то рад, думает – дело в шляпе. Тут Максим очнулся, головой встряхнул, опомнился, да не совсем. Ну тогда, говорит, хочу благодати Божьей. Бес на него только шары выкатил. Опомнился Максим, засовестился, улыбнулся горько. Как ему с бесом бороться? Бог-то простит…
Житой (входя). Да они уже вермут открыли! Самойлов, давай-ка!
Житой разливает. Самойлов с мудрым видом настраивает гитару.
Петр. Ты нам-то налей.
Житой. Да налью, не ссы! (Разливает.) Мотин, ты так до утра и проспишь?
Василий. Пусть спит, у него действительно работа хреновая.
Петр (Василию). И чем дело кончилось?
Василий (после паузы). Да ладно… как-то не знаю уже. Ну победил Максим, остался, правда, без ума, да и из Японии своим ходом добирались.
Житой. Кого победил?
Василий. Да нет, я так…
Петр (строго). При чем здесь Кобот? И работа?
Василий. Ни при чем, успокойся.
Петр. А помнишь, как Максим: и ты доиграться хочешь? И с дьяволом со своим этим вечно… Такую байку меньше всего к Максиму можно отнести. Да ты уж пьян, вижу!