Магия тишины. Путешествие Каспара Давида Фридриха сквозь время - стр. 2
Кстати, 1931 году попечительский совет Стеклянного дворца в Мюнхене по соображениям экономии решил не продлевать договор о страховании от пожара, заключенный еще при строительстве здания в 1854 году, потому что всем было очевидно, что стекло и сталь не горят.
Шестого июня 1931 года примерно в полчетвертого в квартире Ойгена Рота, всего в ста шагах от Стеклянного дворца, зазвонил телефон. На проводе редакция «Последних известий Мюнхена», она поручает своему репортеру как можно скорее отправиться к горящему дворцу. Рот торопливо одевается и, протирая сонные глаза, заправляет пленку в фотоаппарат. В рассветных сумерках он бросает быстрый взгляд на два рисунка Каспара Давида Фридриха, дремлющие у него над кроватью. Но даже впотьмах он узнаёт на них каждую травинку, Рот – одержимый коллекционер, каждую заработанную своими статьями марку он относит к местным маршанам, а его бога зовут Каспар Давид Фридрих. Каждый вечер, ложась спать, он сначала смотрит на его небольшой рисунок из Саксонской Швейцарии, а потом, уже подольше, рассматривает тихий, таинственный балтийский берег, который Фридрих нарисовал на Рюгене.
На прошлой неделе Рот побывал на торжественном открытии выставки «Произведения немецких романтиков от Каспара Давида Фридриха до Морица фон Швинда» в Стеклянном дворце, для которой лучшие музеи предоставили сто десять лучших картин романтизма. А в эту субботу у него выходной, и во второй половине дня он собирался сходить туда еще раз, чтобы смотреть на картины и наслаждаться. Но вот ему приходится бежать туда на двенадцать часов раньше, и он уже догадывается, что вместо наслаждения его ждет кошмар. Колокол Троицкой церкви звонит четыре раза, когда он подходит со стороны Арцисштрассе, перешагивает через тугие красные шланги пожарных и показывает охранникам свое удостоверение журналиста. Небо над ним ярко-красное, и вот он видит Стеклянный дворец – вернее, то, что от него осталось. Гигантское здание длиной двести тридцать четыре метра и шириной шестьдесят семь метров пылает целиком, волны жара бьют в лицо, как раскаленные кулаки. Он прячется в арке соседнего дома, достает карандаш с блокнотом и собирается писать, но не может отвести глаз от жуткого зрелища. В утренние часы этого прекрасного и ужасного июньского дня он вспоминает о каждой из девяти картин Каспара Давида Фридриха, сгорающих у него на глазах: о «Вечернем часе» с женой и дочерью, о гавани в Грайфсвальде, о горном пейзаже. Вспоминает бедного человека с «Осенней картины», который собирает веточки хвороста на пустом поле, чтобы вечером разжечь огонь, а теперь сам сгорает в огне. Но больше всего он думает о своей любимой картине, о «Даме на берегу моря», которая машет платком вслед лодке, это такая нежная картина, ее образ, такой трогательный, стоит у него перед глазами, и теперь он знает, что это прощание навеки. Ее белый платок стал черным пеплом; дама ушла в мир иной. Чтобы не заплакать, Рот начинает писать: «Взгляд блуждает по морю огня. Вздымаются языки пламени, оно грохочет, как прибой, стихает, снова поднимается, брызгая искрами, разлетаясь и поражая, вытягивая жадные языки, трусливо уворачиваясь от мощной струи воды и снова возвращаясь с тысячекратной силой, издевательски приплясывая, крутясь и дергаясь».