Магия тишины. Путешествие Каспара Давида Фридриха сквозь время - стр. 4

Каспар Давид Фридрих играет с огнем. Он постоянно рисует людей, хотя совсем не умеет. В копенгагенской Академии[7] его уже подняли на смех из-за этого, а теперь и в Дрездене издеваются. Ох уж это рисование обнаженной натуры. У него никак не получается. Всё время слишком длинные ноги, тело какое-то вялое. «Вы у нас величайший рисовальщик обнаженной натуры, – язвит художник Иоганн Йоахим Фабер[8], когда они сидят рядом в Дрезденской академии, – я хочу сказать – самый упорный». Фридрих обжигает его взглядом из-под рыжих ресниц. Если бы этот человек знал. Саксонки с их тягучим диалектом должны радоваться, что он рисует их немного дольше, чем другие. Но на такие шутки он способен, только когда пишет братьям. А рядом с голыми барышнями в зале для рисования ему не до шуток, от них он сразу отводит взгляд и потом долго смотрит в сторону, потому что начинает кружиться голова, поэтому нет ничего удивительного в том, что руки и ноги потом требуют времени. Ох уж эти люди, думает он, они так далеки от меня. Особенно женщины. Вот были бы они деревьями, тогда он знал бы, что они чувствуют. Тогда он мог бы часами смотреть на них и выписывать все детали.

На дворе 1802 год. Чудаковатый померанец, тощий, как щепка, с рыжими бакенбардами и волочащейся походкой, снял маленькую комнату у вдовы Феттер, рядом с крепостным рвом в Дрездене. Он называет хозяйку «мадам», ее юных дочерей «мадмузель», но они все равно смертельно обижены, потому что он никогда не говорит с ними, никуда не приглашает и не покупает на ярмарке цветы. А стоит ему открыть рот, как у него начинается паника, он не может ничего выдавить из себя, его бледное лицо краснеет, и он бывает ужасно рад, когда за день ему не приходится говорить ничего, кроме «доброе утро» и «добрый вечер», а еще лучше – только «ну»[9], отличное дрезденское слово, которое всегда подходит. Это скорее вздох, чем слово. И вот он сидит зимней ночью при свечах в своей комнатушке, хозяйка с дочерью наконец-то уснули, холодно, поэтому на нем шуба, которую ему прислали с севера родители, чтобы он не замерзал в Саксонии. Свечи, кстати, тоже с родины, прямо из родительского дома в Грайфсвальде, брат и отец делают их в своей маленькой свечной мастерской за собором. Отец хотел, чтобы Каспар Давид тоже научился этому ремеслу, но он оказался слишком неловок и постоянно обжигал себе пальцы. Поэтому вместо длинных свечей у него теперь длинные люди на рисунках. Это называется семейная традиция.

В этот мрачный зимний вечер в Дрездене Фридрих берет гравировальную иглу и царапает на металлической пластине тончайшие линии. Разумеется, он начинает с деревьев, высокие липы во всей красе, это он умеет. Перед ними руины, это он тоже умеет, он же как-никак романтик. Но затем он добавляет сгорбленную женщину и мужчину в шляпе, который неловко облокотился о колонну. Мы ясно видим, что у художника были проблемы с изображением человеческих фигур, но не понимаем, что за проблемы мучают персонажей. Видно, что оба недовольны ситуацией в целом. И только название проясняет обстановку: «Мужчина и женщина на пепелище своего дома» – так Фридрих называет эту мрачноватую работу. Причем пожар, судя по всему, был давно, потому что нет никакого огня, дыма на картине тоже нет, остатки дома кажутся древними, как будто горели пару веков назад. «Мужчина и женщина на пепелище своего дома» – зачем вообще рисовать что-то настолько унылое? Нечего потом удивляться, что никто не хочет это покупать!