Люди остаются людьми. Исповедь бывшего узника - стр. 54
Мы садимся за стол и принимаемся стучать. Но игра что-то не клеится.
– Надо бы сделать шахматы, – говорит Ираклий. У него светло-карие глаза, с горбинкой нос (отец у него – грузин, мать – украинка). Ираклий – мастер на все руки: он искусно вырезает из дерева матрешек, вытачивает мундштуки, лепит из глины забавные фигурки божков и животных.
– Надо бы сделать самолет, – острит Виктор, синеглазый неунывающий одессит.
Оба они тоже причислены к политсоставу, хотя Ираклий только временно исполнял обязанности замполитрука, а Виктор и вовсе – летчик, сбитый при попытке доставить груз десантникам.
Зимодра зевает.
– Сделайте пока что из себя порядочных людей, черти сопливые.
Он говорит, растягивая слова, взгляд у него с ленцой и чуточку надменный.
Зимодра до войны был секретарем Мурманского горкома комсомола, а на фронте – комиссаром отдельного авиадесантного батальона… Короткие русые волосы его курчавятся, брови, как и у Ираклия, черные и крылатые.
– Навестим писателя? – помедлив, предлагает он мне.
Идем через короткий коридор в комнату, окна которой обращены к лесу. Сквозь окно за колючей проволокой виднеется часовой-автоматчик, дальше меж стволов желтеет полоса железнодорожной насыпи.
Илья Михайлович Соколов, он же Типот, московский литератор, лежит на животе и что-то мелко пишет карандашом в самодельном блокноте.
– Мы не помешали? – вежливо осведомляется Зимодра.
– Милости прошу, – отвечает Типот (он любит, чтобы его называли Типот: кажется, это его литературный псевдоним).
Он невысокий, большеголовый, смуглый. У него тонкий голос. Он прячет в нагрудный карман блокнот, из другого – вынимает трубку. Закуривает.
– Скажи мне, кудесник, любимец богов, – нараспев произносит Зимодра.
– Слушаю вас, – серьезно отвечает Типот.
– Что с нами будет? – спрашивает Зимодра. – Как твоя писательская интуиция?
– Мы превратимся в дым. – Типот выпускает изо рта сизый ядовитый клубочек.
– А вообще?
– А вообще в основном все будет, как и было. Люди будут рождаться, учиться, делать разные глупости, совершать подвиги и открытия, умирать. А потом все сначала… А, по-твоему, как?
Зимодра тонко улыбается.
– После войны все будет по-другому. Умирать никто не будет.
– Живые и теперь не умирают.
– Вот именно. Молодец, старина!.. Сколько мы с тобой уже знакомы?
– Год и два месяца, старик…
Проходит еще неделя. Положение не меняется. Проходит месяц. Нас здесь уже около ста человек.
Стоит золотая осень. Светятся погожие дни. Легкий ветерок заносит к нам клейкую прозрачную паутину, а однажды я нахожу во дворе прилетевшие из-за колючки два багряных листка. Я часами простаиваю на улице, наблюдая за тяжелыми составами, которые с грохотом катятся на восток – всё на восток… Мы ждем.
В середине октября как-то сразу настает осень. Резко холодает, дождит, быстро смеркается. Немцы будто забыли о нас. Правда, иногда нас выводят на работу. Под большой охраной мы ремонтируем дороги вокруг лагеря.
Я все лучше узнаю товарищей. Зимодра, Типот, Худяков, Виктор, Ираклий – это настоящие. И большинство пленных комиссаров и политруков настоящие люди. Большинство, но не все…
С наступлением сумерек и до отбоя у нас теперь часто устраиваются вечера устных рассказов. Старший политрук Костюшин очень интересно описывает технологию производства шоколадных конфет: он по гражданской специальности кондитер, работник прославленного «Моссельпрома».