Люди остаются людьми. Исповедь бывшего узника - стр. 42
Наперерез толпе бросается человек в желтой форме. С какой-то веселой неистовостью он начинает бить толстой палкой по головам. Он бьет во всю силу, со всего размаха, он кричит и хохочет при этом. Я вижу, как падают под его ударами люди; я первый раз в жизни вижу, как бьют взрослых людей.
Опять делается не по себе. Слабеют ноги, и вместе с тем что-то темное и яростное вздымается во мне. Если бы у меня сохранился пистолет, то я сейчас пристрелил бы этого человека в желтом. Я пристрелил бы его совершенно спокойно, как стреляют взбесившихся животных!
И все-таки глядеть не могу… Бьют! Бьют взрослых людей, вчерашних бойцов и командиров Красной Армии!.. Что же будет-то в конце концов?..
Пленные разбредаются от ушатов, держа котелки и консервные банки, на дне которых – серая бурда. Показываются Иванов и Герасимов с такой же бурдой. Внезапно я ощущаю сильный голод.
– Дай… котелок, – прошу у Иванова.
– Тебя раздавят, не ходи, – шепчет он.
– Дай!
– Мы поделимся с тобой, – шепчет Герасимов.
У него ввалившиеся глаза, щеки запали… Мы голодаем уже много дней, но на воле было легче: там была надежда, здесь нет надежды. И товарищи не должны страдать еще и из-за меня.
Герасимов одалживает у соседа пустую банку и направляется вместе со мной в толкучку. Толпа мало-помалу редеет. Недалеко от ушатов топчутся пленные и голодными острыми глазами наблюдают за раздачей. Мне вплескивают в банку бурды, а желтый изверг ставит на моей ладони химическим карандашом крест. Такие же фиолетовые кресты на ладонях других пленных, получивших свою порцию.
Теплая серая жидкость пахнет молотыми костями и поскрипывает на зубах. Я выпиваю ее, как и все, не прибегая к помощи ложки. После еды тут же, сидя у барака, засыпаю…
Просыпаюсь оттого, что солнце бьет прямо в глаза. Рядом дремлет Герасимов. Иванова нет. Наши соседи по одному перебираются в тень на другую сторону барака. У меня разламывается от боли голова, но вижу как будто отчетливее.
– Герасимов, Герасимов!.. – Он открывает глаза.
– Где Иванов? – спрашиваю я, радуясь тому, что я, кажется, и слышу получше.
– Он скоро вернется, – отвечает Герасимов.
Да, лучше. Я слышу уже не шепот, а голос, хотя и с шумами.
– У меня немного отлегло от ушей, – говорю я.
– Он ушел к санитару.
– Мне полегче.
– Там есть места для раненых, в бараке… Ты не говори, что полегче, может, тебя туда положат.
Но мне на самом деле лучше. Я рассматриваю Герасимова, ощупываю себя – карманы пусты, часов на руке нет.
– Как все было с нами?
Приходит Иванов. Утирает грязное лицо рукавом, садится.
– Стервецы, – глухо произносит он. – Что стало с людьми?
– Мне получше.
Иванов обнимает меня за плечо. Его губы дрожат.
– Только раненых, контуженых не берут… А если у тебя будет припадок?
– Ничего со мной не будет… Как нас взяли?
Иванов горько усмехается.
– Наскочили на засаду. И все… Я кое-что узнал, – быстро прибавляет он и поворачивается ко мне. – Ты меня хорошо слышишь?.. Мы в Оленино, в пересыльном лагере. Пленные все прибывают. Дня через два нас отправят куда-то дальше. Давайте держаться вместе и, если представится случай… Понятно?
– Ясно, – говорит Герасимов.
Мне тоже ясно, что Иванов имеет в виду: мы попытаемся бежать.
– Только бы не ослабеть от голода, и чтобы ты… окреп, – говорит Иванов мне.
– Я постараюсь.