Любовные драмы русских писателей - стр. 42
Да, сердце Достоевского истосковалось по любви. Марья Дмитриевна долго не давала никаких надежд, и лишь в начале 1855 года открылась для ответных чувств. И тут мужа перевели в Кузнецк. Казалось, что теперь уже все надежды окончательно потеряны.
Мы привыкли со школьной скамьи воспринимать наших знаменитых писателей как почтенных старцев, казалось бы, лишенных всех тех чувств, которые бурлят и бушуют в каждом обычном человеке. Достоевский? Да ведь это же автор серьезных философских романов! Разве он может быть способен любить, страдать, испытывать какие-то страсти переживать разрыв с женщиной? И никто не задумывался, что, будь наши мастера художественного слова аскетичными истуканами, не узнали бы мы замечательных произведений.
Достоевский был способен на самые яркие и страстные чувства, его сердце всегда оставалось молодым – до самой последней минуты жизни.
А.Е. Врангель рассказал далее: «Время взяло свое, и это болезненное отчаяние начало улегаться. С Кузнецком началась усиленная переписка, которая, однако, не всегда радовала Федора Михайловича. Он чуял что-то недоброе. К тому же в письмах были вечные жалобы на лишения, на свою болезнь, на неизлечимую болезнь мужа, на безотрадное будущее – все это не могло не угнетать Федора Михайловича. Он еще более похудел, стал мрачен, раздражителен, бродил как тень.
Он даже бросил свои “Записки из Мертвого дома”, над которыми работал так недавно с таким увлечением. Любимое времяпрепровождение было, когда мы в теплые вечера растягивались на траве и, лежа на спине, глядели на мириады звезд, мерцавших из синей глубины неба. Эти минуты успокаивали его. Созерцание величия Творца, всеведомой, всемогущей Божеской силы наводило на нас какое-то умиление, сознание нашего ничтожества, как-то смиряло наш дух. О религии с Достоевским мы мало беседовали. Он был скорее набожен, но в церковь ходил редко и попов, особенно сибирских, не любил. Говорил о Христе с восторгом. Манера его речи была очень своеобразная. Вообще он говорил негромко, зачастую начинал чуть не шепотом, но чем больше он одушевлялся, тем голос его подымался звучнее и звучнее, а в минуты особого волнения он, говоря, как-то захлебывался и приковывал внимание своего слушателя страстностью речи…»
Муж Исаевой серьезно болел. И вот пришло сообщение о его смерти.
А.Е. Врангель отразил в воспоминаниях реакцию Федора Михайловича:
«Привязанность Достоевского к Исаевой всегда была велика, но теперь, когда она осталась одинока, Федор Михайлович считает прямо целью своей жизни попечение о ней и ее сироте Паше. Надо знать, что ему хорошо было известно в то время, что Марии Дмитриевне нравится в Кузнецке молодой учитель В<ергунов>, товарищ ее покойного мужа, личность, как говорили, совершенно бесцветная. Я его не знал и никогда не видал. Не чуждо, конечно, было Достоевскому и чувство ревности, а потому тем более нельзя не преклоняться перед благородством его души: забывая о себе, он отдавал себя всецело заботам о счастии и спокойствии Исаевой.
А как тягостно было его состояние духа, удрученное желанием устроить Марию Дмитриевну, видно из его писем; например: вот несколько строк из письма Достоевского к Майкову от 18 января 1856 года: «Я не мог писать. Одно обстоятельство, один случай, долго медливший в моей жизни и, наконец, посетивший меня, увлек и поглотил меня совершенно. Я был счастлив, я не мог работать. Потом грусть и горе посетили меня».